Матушка Симеония: «Привычка к послушанию у меня с детства»

Матушка Симеония охотно говорит о своем детстве и своей встрече с духовной матерью, которая произошла уже в зрелом возрасте и перевернула ее жизнь. 

Был период и жизни без Церкви, обычной жизни в обычном мире, о котором м. Симеония вспоминать не очень хочет. Но и тогда происходили необычные встречи. Например, встреча со вдовой Максимилиана Волошина, у которой она жила в Коктебеле. В то время м. Симеония читала много стихов и начала изучать Добротолюбие. Там же произошло знакомство с Анастасией Цветаевой, и матушка жалеет, что им удалось поговорить совсем немного. На шахматном турнире она встретилась с Ниной, своей духовной сестрой. Своим долгом матушка Симеония считает рассказать в нашей беседе и о тех монахинях, которых ей послал Господь, и, главным образом, о ее духовной наставнице — схимонахине Николае.

«Дедушкина внучка»

Мой дедушка по маминой линии о. Димитрий был священником — протоиереем. У него была большая семья — 9 детей. Двое умерли в детстве, одна из них — отроковица Алла, у нее был порок сердца. Ей было восемь лет, когда в доме дедушки провели ночной обыск. И наследующее утро после обыска она умерла. Мое мирское имя Алла — в ее честь.

Когда началась гражданская война, дедушку из Карелии перевели в Уфу, где он служил секретарем архиерея. Однажды патриарх Тихон вызвал архиерея к себе, но того схватили и посадили в тюрьму, поэтому вместо него поехал дедушка. Вернулся он уже посвященным патриархом Тихоном в протопресвитеры и носил два креста, что было очень редким явлением. Мы с мамой и папой, который был финским подданным, жили в Москве. В 1939 году, когда началась советско-финская война, папа уехал в Финляндию и прислал паспорта, чтобы мы могли к нему приехать. Но у мамы отобрали и финский, и советский паспорт. И только через 20 лет папа чудом нас нашел.

Мне было 4 года, когда началась Великая отечественная война. Мы с мамой уехали из Москвы к дедушке в город Кушву. Мама работала на заводе почти круглосуточно, а я была с дедушкой. С ним я ездила на требы по домам, потому что люди боялись крестить детей в храме. За это могли с работы выгнать или другие санкции применить... Меня звали «дедушкина внучка».

Затем дедушку архиерей вызвал в Свердловск, где мы поселились в деревянном домике на улице Бажова. В доме был небольшой иконостас, горела неугасимая лампадка. За стол не садились без молитвы, ложились спать с молитвой, просыпались с молитвой. Мы всегда отмечали церковные праздники, готовились к ним заранее. Та атмосфера, все, что происходило в доме, было другим миром по сравнению с тем, что было снаружи. Привычка к послушанию у меня, наверное, выработалась с детства. Я ни разу не слышала, чтобы бабушка дедушке в чем-то возражала. И мы также росли, в послушании.

«Господь меня спасает»

В 1982 году я встретилась со схимонахиней Николаей. К ней меня привел Господь, это такое чудо! Вся жизнь, вся душа моя перевернулась! Встреча произошла так. Мы с моей духовной сестрой Ниной решили поухаживать за больными и пришли в больницу к заведующему глазного отделения:

— Нам бы хотелось поухаживать за больными.
— За деньги?
— Нам бы хотелось без денег.

Он надолго замолчал. Молчал, молчал, а потом говорит:
— А! Жены декабристов.

Дали нам белые халаты, платочки. Пришли на ночное дежурство, выходит старшая медсестра: «Не пущу на дежурство! Приходили уже такие, слепых обокрали!».

Тогда мы решили пойти в церковь. Обратились к женщине по имени Лена (она оказалась монахиней Сергией, послушницей матушки Николаи), которая пообещала спросить у матушки. Узнав о нашем желании ухаживать за кем-нибудь, матушка Николая направила нас к старенькой монахине. Когда мы пришли, то увидели сидящую на сундучке матушку Анфию, ей было тогда сто лет. Ее дело было творить Иисусову молитву. Она как будто ничего не делает, сидит на сундучке, молится и все! Но при этом такой свет от нее исходит! И мы сами начинали преображаться. Садилась я рядом с м. Анфией — и такое умиротворение наступало! Но один раз враг внушил мне чувство неприязни к матушке, она сразу это поняла, помолилась, и больше этого никогда не повторялось.

Сама матушка была немногословна, в основном про нее рассказывала тетя Поля, ее послушница семидесяти лет. Обе они из дореволюционного Верхотурского монастыря. Когда монастырь еще не был закрыт, матушку Анфию схватили и отправили в тюрьму в центральную Россию.

— Матушка Анфия, что вы делали в тюрьме?
— Крыши делала. Молоточком тук-тук...

Ее голос как у голубушки. Она действительно получила от Господа дар умиления. Два года она провела в той тюрьме, потом ее посадили на поезд и переправили в концентрационный лагерь на Дальний Восток, где она разделывала селедку. Когда она вернулась из ссылки, ей некуда было идти. Сначала в Свердловске м. Анфия ходила по знакомым, собирала картофельные очистки и их варила. Какое-то время жила у брата в Каменск-Уральском, пока жена его не сказала: «Не могу жить с этим божеством! Пусть убирается!». Слово-то какое подобрала — божество!

Пришлось уехать обратно в Свердловск. В Ивановской церкви устроилась уборщицей. Потом работала в просфорне, где день и ночь пеклись просфоры, церковь ведь одна была... До восьмидесяти лет м. Анфия была послушницей: боялась принимать постриг из-за того, что не будет успевать выполнять монашеское молитвенное правило.

Когда матушка Анфия сломала бедро, мы с Ниной дежурили в больнице по очереди. Палата огромная, больных много, в основном старушки, душно, неприятный запах, потому что все лежачие. Столетняя матушка Анфия лежит на вытяжке, у нее уже пролежни и говорит: «Слава Богу! Господь меня спасает». Оказалось, в прошлом, когда м. Анфия еще не была монахиней, выполняя работу по дому, она забыла закрыть погреб. Хозяйка дома упала туда и сломала бедро, а через некоторое время умерла. И м. Анфия всю жизнь мучалась и каялась, что по ее небрежности случилось такое. И поэтому когда она тоже сломала бедро, была уверена, что это связано с тем случаем, и говорила: «Господь меня спасает!».

Навсегда в память врезались рассказы тети Поли про то, как закрывали монастырь в Верхотурье, как монахинь гнали на станцию, связав общей веревкой, и отправляли в грузовом вагоне в Свердловск, в ЧК, где допрашивали по одной. У меня есть стихи, посвященные именно этим матушкам:

Монахиням Верхотурского монастыря

Сестры ушедшие, осень октябрь.
Ждем Покрова Царицы Небесной.
И поминальные свечи горят
В память о вас, сестры ушедшие.
В тихой обители, в святых трудах,
В бдениях, молитвах и строгих пощениях
Жизнь ваша шла во спасение.
Но вот все рухнуло враз.
Закрыт и поруган святой монастырь,
Вас гонят этапом ночным в общей связке,
Хотят ваш монашеский дух сломить.
И лес вдоль дороги в черной окраске.
Пала на землю Емилия мать,
Вслед за нею упали все сестры.
Господи, дай за Тебя пострадать
Царица Небесная, прими наши слезы.
Вот на этапе Свердловский ЧК
Веруешь в Бога? Верую! В Ссылку.
Никто не отрекся, никто не предал,
Все были отправлены в ссылку.
И вновь Верхотурье. Я еду туда.
К последней монахине, очень робею.
Ее на святой молитве нашла.
И сердце мое склонилось пред нею.

«…Какое спокойствие и беспечалие имеет тот, кто не следует самому себе… но возлагает упование на Бога, и на тех, которые могут наставлять его по Боге»

Схимонахиня Николая стала моей духовной наставницей, духовной мамой. Я постоянно находилась у м. Николаи, только ночевать домой ездила. Матушка Николая, можно сказать, была игуменьей всей епархии. Я видела, как к ней постоянно приезжали монахини, подготовленные к постригу под ее же руководством. Много монахинь, постриженных в миру, приезжало из деревень, где были закрыты церкви. По воскресеньям в Ивановской церкви было так многолюдно, что сложно было руку поднять для крестного знамения.

С радостью я выполняла послушания. Навещала с матушкой стареньких монахинь. Мы ездили к ее фронтовой подруге, схимонахине Асенефе. Во время войны они возили больных в санитарном поезде. А после войны вместе ушли в монастырь — тогда на Урале не было монастырей, и они поехали в Украину, г. Золотоноша. М. Асенефа была большая постница, строгая и сдержанная. М. Николая рассказывала, что когда они уходили в монастырь, за будущей монахиней Асенефой бежала мама и упрашивала: «Останься, подожди, пока я умру». Но она даже не обернулась.

Еще матушка Николая начала давать мне книги: св. преп. Иоанн Лествичник, св. преп. Варсонофий Великий и Иоанн, авва Дорофей, «Илиотропион» св. Иоанна Тобольского. Это были дореволюционного издания, которые нашла ее келейница Лена. Золотые книги! Я переписывала их в тетради — тогда такие книги не издавались, их нельзя было купить. Что прочту, рассказываю матушке, вопросы задаю. К м. Николае можно было прийти в любое время суток.

Матушка давала наставления и в решении житейских вопросов. Когда я работала в технической библиотеке, мне дали поручение.

— Сделайте атеистическую выставку.
— Я верующая, в церковь хожу, и вы это знаете. Какую хотите, сделаю выставку, только не атеистическую.
— Нет, сделаете атеистическую.
— Нет, не сделаю!

На работе никто со мной не разговаривал, я была совершенно одна, но матушка Николая говорила мне терпеть, и я терпела. Потом одна сотрудница передала мне слова директора, что если я не уйду, меня доведут до инфаркта. Я рассказала об этом м. Николае и она мне сказала: уходи. Очень повезло, что, придя из мира, сразу попала к такой матушке. Духовно я жила как в оранжерее. Главное, было выполнять то, что она скажет. И у меня получалось выполнять.

Только два раза я матушку ослушалась. Первый раз — когда у меня было воспаление легких в великий пост. Я просила о послаблении в посте на пятой, шестой неделе поста — маслица и молока. Матушка не разрешила, и я ее ослушалась. Еще раз не послушалась, когда уже была монахиней. Тогда мы поехали навестить м. Асенефу. Долго добирались, и я начала беспокоиться за свою больную маму, оставленную дома. Матушка Николая, видя это, сказала идти домой. Но у нее самой ноги были больные, и я ее не послушалась. Она говорит: «Какая скорбь! Ты монахиня, и ты не слушаешься!». Но я все равно довела матушку до подъезда, потому что и за нее переживала.

«Одежда веселия и радования»

Глядя на пример строгой жизни м. Николаи, я думала, что недостойна монашества. Хотя в 11 лет я хотела пойти в монастырь. К дедушке часто приходили монахини, они были в подрясниках, апостольниках и ремнях. Больше всего из монашеского облачения мне понравился ремень. Я говорю:

— Мама, дедушка, дайте мне денег, я пойду покупать ремень.
— Зачем тебе?
— Буду монахиней.

Они дали денег. Я пошла в магазин, но пока ремень выбирала, у меня деньги украли. Но так получилось, что под руководством м. Николаи, я уже жила как монахиня. Какое это великое дело — духовное руководство. В Церкви так мудро организовано — все находятся под руководством. Я понимала, что надо слушаться, для меня это было естественно. Может, это от воспитания дедушки, может, от мудрости м. Николаи. Ведь когда ты слушаешься, у тебя рай на душе, ты как на крыльях.

Как-то после службы я сказала м. Николае: «Хочу принять монашество». Она говорит: «Я знаю». И стала меня готовить. Давала книги еще дореволюционного издания про то, что такое монашество, как к нему готовиться, что такое Иисусова молитва, как правильно ее читать. Оказалось, что таких монахинь, как я, которые приняли постриг в миру, было очень много. Перед самым постригом враг начал колебать меня и внушать мысль, что если я приму монашество, он меня убьет. Я думала о старенькой и больной маме (у нее уже было два инфаркта), боялась, что она останется одна. Так боялась и терзалась, но решилась! 31 декабря 1989 года в день памяти св. прав. Симеона Верхотурского я приняла постриг. Этот день стал самым драгоценным днем в моей жизни.

Монашество — это не сознание того, что ты достиг чего-то, что молитва у тебя хорошо идет. Монашество — это сугубое покаяние, сугубое сознание своей греховности. Цель монашеской жизни и главное дело монаха — молитва, соединение с Богом. Молитвой очищается сердце. Ты должен больше сил тратить на покаяние, молитву, добрые дела. Время молитвы за людей — это такое драгоценное время, Господь дает такую милость. Иногда мне хочется, чтобы все были монахами. Я своей духовной сестре Нине говорила: «Нина, готовься к монашеству!». А она: «Ну какая я монашка!», — меня это всегда так расстраивало.

«У Бога все живы»

Моя мама не сразу узнала, что я монахиня. После пострига я все облачение оставила у м. Николаи, т. к. мама бы не восприняла это. Однажды, когда ее исповедовал и причащал батюшка, я тоже приготовилась. И подошла к Причастию в другой комнате, назвалась «монахиня Симеония». А она, оказывается, у щелочки стояла и услышала. Когда батюшка ушел, она села на кровать и стала повторять: «Монахиня... Монахиня... Теперь ты уже не Аллочка...». Она хоть и была дочерью священника, но крест не носила. Я ей говорила, что мы все умрем и будем вместе — дедушка, ее сестра Аллочка, что без креста она не сможет с нами быть. Как-то утром она надела крест, но вечером сняла. После этого я уже не уговаривала, а только молилась за нее: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных с моей родительницей Валентиной».

Наступила ночь, она не спит, я не сплю. Утром мама встала и надела крест и больше его не снимала, все время за него держалась. Потом она исповедовалась и причастилась. А через три дня она начала меня бить, причем очень сильно. Так продолжалось год и восемь месяцев: за это время я два раза только увернулась.

— Мамочка, я твоя дочь, почему ты меня бьешь?!
— А голос мне говорит: «Бей ее! Бей ее!».

Таким голосом она никогда не говорила, всегда была очень кроткая. Это враг за то, что я ее уговорила крест надеть, мстил. И все-таки мама единственная из дедушкиных детей умерла христианской смертью. Когда мама умерла, я стала молиться за себя одну: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную». Почувствовав, что у меня молитва не идет, пришла в Крестовоздвиженскую церковь, спросила у батюшки, можно ли молиться за нас двоих. Он улыбнулся и говорит: «Можно». Я так и молюсь. У Бога ведь все живы.

«Крайнее житие»

Я читала про современных подвижников Паисия Святогорца и греческих подвижников, понимаю, что нам и их подвигов не достигнуть! Но мне все равно более по душе древние подвижники. В Египте пришла мать к одному подвижнику, просит со слезами, хоть на минуточку увидеться. Но он ей ответил: «Ты хочешь, чтоб мы сейчас увиделись или после смерти?». И не вышел даже.

Особое чувство у меня к преп. Марии Египетской. Как говорит преп. Андрей Критский в Великом покаянном каноне: «Безстрастие Небесное стяжала еси крайним на земли житием, мати». Крайнее житие. Потому что дальше некуда — пустыня. Я подхожу к ее иконе и прошу прощения за то, что написала эти стихи:

Пустыня красная раскалена
Мария молится одна.
Душа светлеет,
А одежда тлеет.
Идут года,
Жестокие года,
И прошлое бичом все бьет и бьет.
О бездна страшных яростных грехов.
О, как мне быть и чем их замолить.
Какой мантиею их покрыть.
И милость Божия,
И Сам Господь
Слова ей в сердце шлет.
Мария причащается Христа
Венцом венчается спасенная душа.

Нам сегодня невозможно себе это даже представить. Вынесем ли мы жизнь в пустыне? Холод, жара, звери... Хотя звери ее не трогали, ее уже охраняла благодать Божия и помощь Божией Матери. Больше у нее ничего не было, только молитва и покаяние. Нам не вынести такой жизни, «крайней жизни». Сознание грехов своих — чем ближе ты к Богу, тем больше оно тебя терзает. Ведь Господь — Сам Свет, пострадал за нас... и чем мы Ему платим? Может, и невозможна сейчас такая жизнь, такой подвиг в пустыне.

И если раньше я считала, что жизнь в монастыре выше мирской, сейчас думаю, что это не совсем так. Это разные образы спасения, в разных условиях. Есть монастырь, есть мирская жизнь. И это равнозначно, сердца у людей одинаковы. Главное — очищать себя от грехов и молиться.

Яндекс.Виджеты

Добавив на главную страницу Яндекса наши виджеты, Вы сможете оперативно узнавать об обновлении на нашем сайте.

Православный вестник. PDF

Добавив на главную страницу Яндекса наши виджеты, Вы сможете оперативно узнавать об обновлении на нашем сайте.