Монах Варнава (Санин): «Непомерно велика сила Промысла Божиего»

Есть такая вещь, которой не перестанешь удивляться никогда – это Промысл Божий. Жизнь нашего героя, как, наверняка, и жизнь каждого из нас, соткана из удивительных Божьих знаков, подсказок и встреч. Сегодня мы беседуем с поэтом и писателем монахом Варнавой (Саниным) – узнаем о личности автора и знакомимся с его творчеством. Слушая этого замечательного рассказчика, понимаешь, что Господь был в жизни этого человека всегда.

Монах Варнава (в миру Санин Евгений Георгиевич) – российский писатель, поэт и драматург. Родился 10 июля 1954 года в городе Гурьеве, теперь республика Казахстан. Русский в четвертом колене. Отец фронтовик, работал юристом. От него автору досталось упорство, хотя сам себя считает великим лентяем. Мама была экономистом, от нее наследовалась любовь к истории, особенно античной, и истории Руси. Автором написано более 100 книг на различные темы и для различной аудитории – от мала до велика.

Взирая на жизненную панораму,
Я прихожу к такому итогу:
Что за дорога,
Если она не ведет к храму?
Что за слово,
Если оно не ведет к Богу?.

Путь к писательству, тем более на духовную тему, был долгим, жестким, порою жестоким – и, очевидно, так должно было быть. В школе трудно было понять, кем стану. Очень увлекался футболом, хотел бросить все и стать профессиональным футболистом. Но, к счастью, Господь так вел по жизни, что отводил от тех путей, куда не стоило идти. Была сильная травма ноги, после чего мысль о профессиональном футболе пришлось оставить. Любил заниматься астрономией и раскопками. Мама время от времени приносила домой книги на античную тему: древний мир, каменный век. До сих пор у меня к этому времени свое, особое отношение.

О том, что я буду писать, не подозревал никто, по крайней мере, в классе. В семье знали, что могу написать стихотворение. Но почему Господь сделал меня поэтом, писателем и драматургом? Когда об этом спрашивают на творческих встречах, обычно отделываюсь правдивой шуткой. Когда мне было лет 10, а жили мы в Буденновске, родители отправили меня привести в порядок прическу. И дали мне по тогдашним временам немалую сумму – 20 копеек. Парикмахерская была на вокзале. И надо ж такому быть – как раз я проходил по вокзалу, и сначала на моем пути был киоск Союзпечати, а уже дальше – парикмахерская. Так вот, в этом киоске я увидел карандашик и блокнотик, которые стоили 10 копеек. Я не знал, как уйду, не взяв их, и не знал, как прийти домой без обновленной прически – доверие родителей нельзя было не оправдать. Словом, я пришел домой с карандашиком и блокнотиком. Из-за двери меня встретили: «Мы только стриженных принимаем». Я на это буркнул: «Ну, я на этот раз очень стриженный». Когда открыли дверь, повисла долгая пауза: я очень хорошо оправдал доверие родителей, потому что 10 копеек – это была стрижка налысо.

Это если в полушутку. В полусерьез и уже в полуправду… В старших классах школы у нас был диспут, если не ошибаюсь, с названием, которое было очень популярно: «Перед тобой все пути, все дороги открыты. Кем вы хотите стать?». Мне тогда было некогда: то ли я разговаривал об астрономии, то ли об истории, то ли о бабочках (я очень любил, когда из гусениц выходят бабочки – это тоже было мое увлечение). В классе были уверены, что буду или биологом, или астрономом, может быть, если повезет, футболистом, ну, и еще там несколько вариантов было. До меня очередь долго должна была доходить, но все-таки дошла: «Санин, поднимитесь». Я поднимаюсь. «Кем вы хотите быть?» Тут – хотите верьте, хотите нет, я сказал первое, что пришло в голову: «Журналистом». Для меня самого загадка, как у меня язык повернулся на такое. Спросили: «А почему»? Тут прозвучало вообще невероятное: «Во-первых, очень часто встречаешься с людьми, а во-вторых, много приходится ездить». Ну, с людьми я, допустим, еще любил встречаться. Но ездить я категорически не переносил, потому что с детства было что-то с вестибулярным аппаратом, и проехать даже один километр для меня было настоящим подвигом – меня выносили зеленого. И, тем не менее, я такие слова произнес – да и забыл об этом.

Проходит неделя. Урок истории. Вроде бы, я только на предыдущем уроке получил отметку, и неплохую – и вдруг меня опять спрашивают. Как так, я ведь только что отвечал! «Ну, ты же собираешься быть журналистом, поэтому должны и требования к тебе особые быть». В общем, преподаватели взялись за меня всерьез. Но тут начались серьезные разлады с отцом. Георгий Васильевич как бывший офицер очень хотел, чтобы я тоже стал офицером. Куда поступать? В Можайскую Академию или еще куда-нибудь… И я, сугубо гуманитарий, для которого дважды два – уже высшая математика, начал изучать арифметику, алгебру. Буденновские ночи и без того были кошмарные – до 50 градусов жары. А тут еще эти непонятные цифры, цифры… Папе стало уже жалко меня, маме – тем более. И вдруг он однажды приходит сияющий и говорит: «Ни вашим, ни нашим! Читай!» И дает мне военную газету «Красная звезда». А там написано: «Львовское Высшее Военно-политическое училище объявляет прием на факультет военной журналистики». Вот Промысл Божий! До этого всегда принимали ребят, которые служат в армии. Это был впервые набор из гражданских. Элитное училище, где оказалось 33 человека на место. Пишем письмо. Совершенно неожиданно приходит ответ: можете приезжать, попробовать свои силы.

Приезжаю пробовать свои силы. Первый же экзамен – получаю три бала. Это при таком-то конкурсе… Ребята, которые получили «четверки», собрали вещи и уехали. Я почему-то остался. Пошел сдавать следующий экзамен – получил «четверку». Тут надо не то, что вещи собирать, а самому уезжать из города Львова, где находится училище. После этого был экзамен по истории. Теперь-то я с православной точки зрения понимаю, что за тот ответ, который я давал, мне надо было ставить «единицу» и просто выгонять… А на меня что-то снизошло. Вопрос был о революции 1905 года. Сейчас-то мы прекрасно знаем, что это была оранжевая революция, организованная Западом. А я рассказывал со слезами на глазах о столыпинсках «галстуках» России – то есть виселицах… Слезы были, когда я о смерти Баумана рассказывал. А потом я в православной книге прочитал, как на самом деле было с ним. Дело в том, что он не совсем трезвый ехал в пролетке и кричал всем людям: «Перестаньте верить в Бога, верьте только в меня!». И тут наш православный крестьянин, не выдержав такого богохульства, схватил суковатую палку, догнал его, ударил сзади по голове и убил. Вот это была правда, о которой я узнал много лет спустя. А тогда преподаватели переглянулись и спросили: «Скажите, где вас готовили, в каком вузе»? Они сказали, что будут ходатайствовать, чтобы меня оставили при кафедре истории – это был единственный случай в истории Львовского высшего военно-политического училища.

Несколько ободренный таким поворотом событий, я иду еще на один шаг – еще раз стригусь наголо. Отступать некуда. Предстоит мандатная комиссия: генерал, зам.начальника училища, специалисты, заведующие кафедрами. А внизу, во дворе, около КПП, конкурс машин: Чайка, еще одна Чайка… Потом мы только узнали, что у одного отец – министр, у другого – зам.министра, генерал-лейтенант. У меня папа просто майор запаса, честно прошедший войну.

Дошла очередь и до меня. Непомерно велика сила Промысла Божиего. У меня не было никаких шансов, даже из миллиона. И, разумеется, генерал сказал, мол, извините, вы совершенно недобрали баллов, приезжайте на следующий год. Не знаю почему, в меня вселяется мужество, граничащее с наглостью, и я говорю: «Товарищ генерал, я не согласен с оценкой по сочинению. Оно заняло первое место по Ставропольскому краю, и я знаю, что пять баллов там обеспечено. А тут не то что четыре, тут вовсе – три». Генерал берет сочинение, смотрит, улыбается и говорит: «И все равно тут одна ошибка есть. Великая Октябрьская социалистическая революция. У вас «социалистическая» написано с большой буквы, а надо с маленькой». Генерал согласился даже на «четыре» с плюсом, но все равно баллов было мало. И тут я иду на последнюю попытку и говорю, что меня хотели оставить при кафедре истории. Генерал смотрит на преподавателей, те кивают головами, и я вижу, что он пишет букву К – это означало «кандидат»: если кто-то откажется, не приедет, то меня принимают в училище.

Две недели промелькнули, как одна секунда. Когда выстроился строй, стали выкрикивать фамилии: такого-то – туда, такого-то – сюда. И мы не знали, где кандидаты, а где курсанты. И когда я оказался в одной шеренге вот с этими, то понял, что я курсант. И в Буденновск полетела телеграмма: «Папа, мама, я курсант!»

Четыре года учился журналистике. Хотя там заодно учились водить танки, машины, изучали ракеты, военную тактику. Но главное, что учился писать. В конце – хороший диплом, нарушений дисциплины не было, знал приблизительно место распределения, но так получилось со здоровьем, что попал в госпиталь. И тот самый зам.начальника училища, который сидел в мандатной комиссии четыре года назад, оказался тоже в госпитале, и мы с ним по-простому, по-человечески поговорили, как мне начинать военную карьеру. Он сказал, что лучше всего начинать не с хорошего места, оно потом придет, а с плохого.

Плохое место у нас было одно. Сказать, что оно плохое – это не сказать ничего. Это была Байкало-Амурская магистраль. БАМ. Железнодорожные войска. Два солдата желдорбата заменяют экскаватор. После госпиталя звоню начальнику факультета: «Товарищ полковник, разрешите обратиться. Тут скоро распределение. Можно мое мнение учесть»? Очень долгая пауза, потому что такого не может быть вообще. «Я хотел бы поехать на Байкало-Амурскую магистраль». Тут пауза была такая, что я подумал, что связь отключилась. Полковник сказал, что учтет мою просьбу.

И тут опять промыслительно. Попади я в любую другую газету, не научился бы я раскованно и живо писать. Живо, так, чтобы это было интересно. Приезжаю на БАМ, а там произошла какая-то рокировка, и освобождается место корреспондента-организатора (до сих пор не могу понять этого советского военного названия, неужели бывают корреспонденты-дезорганизаторы? Так же, как ответственный секретарь. Неужели есть безответственные секретари?) И я попадаю корреспондентом-организатором в поселок Алонка, к лучшему журналисту тогдашнего Советского Союза – Юрию Дмитриевичу Теплову.

Как же я благодарен этому человеку! Это было светлое пятно той военной журналистики. Он писал раскованно, его материалы зачитывали до дыр, это была невероятная военная беллетристика. И я попадаю к нему. Вокруг БАМ, железки. Спрашиваю: «Юрий Дмитриевич, а что такое карьер?» Он говорит: «Ну, вот сейчас в карьер машина идет, ты едешь и делаешь оттуда материал». Я еду, узнаю, что карьер – это такая выемка, откуда достается земля и т.д.

Уверенно написал репортаж, уверенно отдал Юрию Дмитриевичу Теплову и с уверенностью, что меня сейчас будут очень сильно хвалить, стал с недоумением смотреть, как черный мой исписанный листочек становится красным от карандаша Юрия Дмитриевича. Когда на нем не осталось ни одного черного места, он посмотрел на меня и сказал: «Говоришь ты хорошо и даже местами красиво и правильно, но пишешь… Так писать нельзя». «Юрий Дмитриевич, но нас так учили…» – «А ты, знаешь, пиши так, как думаешь. Попробуй». Я попробовал – и с тех пор так и пишу.

Будучи журналистом, а пришлось мне 6 лет проработать в этой редакции, сначала корреспондентом-организатором, а потом, надеюсь, ответственным секретарем, стал заниматься поэзией, потом прозой. Но все ходил за Юрием Дмитриевичем и просил подарить мне сюжетик – писать хочется. Садился в 6 утра, клал перед собой чистый лист бумаги, через полчаса шел в редакцию, писал статьи – они шли. От журналистики до писательства один шаг неуловимый, и я его не мог перешагнуть не один десяток лет. Как Теплов ни пытался помочь мне, – уже были романы, уже участвовал в литературных конкурсах, а писать не мог. А вот с детства все сидело, что хочется стать писателем – журналистика не устраивала.

Увлекаясь футболом, я был крепким и здоровым – не мог отличить аспирина от анальгина. А тут вдруг тяжелейшая болезнь – и операция щитовидной железы. 24 июня 1980 года гремела Олимпиада, было очень жарко, в этих условиях операции почти не делаются. 3 часа я провел под местной анестезией, которая за ножом хирурга не поспевала. Мне связали ноги – от боли я разорвал веревки. Еще медсестры постарались, когда смазывали йодом, опрокинули полный пузырек с йодом на спину. Через полчаса он начал печь. Я уже не знал, где мне больно, я потерялся. Когда хирург полез под яблочко и начал там что-то выковыривать, я уже хрипел и задыхался, и чувствовал, что вот она, смерть.

Тогда впервые в жизни – а дома у нас не было принято говорить о вере, потому что папа с мамой прошли те времена, когда за это людей казнили – так вот, кричать-то я уже не мог, но заорал, наверное, на всю больницу, на весь город: «Все святые, кто только меня может слышать, помогите! Я больше не могу!». Чудеса Божии! Любая случайность – это цепочка закономерностей, которая называется Промыслом Божиим.

Прошло много лет. Я оказался в городе Выкса, в котором преподобный Варнава Гефсиманский чудотворец основал монастырь. Мы сидели с отцом благочинным и просто беседовали. К тому времени я уже крестился, до этого стал писателем, написал большой роман «Колесница Гелиоса».

После крещения меня стала интересовать только христианская тема. И благочинный, и я говорили о Варнаве. Я собирался писать роман об апостоле Павле, а это имя неразрывно связано с апостолом Варнавой. А он говорил о другом каком-то Варнаве. И, наконец, мы поняли, что говорим о разных людях. Тут я сказал: «Батюшка, простите, я говорю об апостоле Варнаве. А вы о ком?» – «А я о преподобном старце Варнаве, который здесь основал монастырь, а потом село».

После этого чудесным образом я попал к одному старцу, а он направил меня в Гефсиманский скит, где как раз подвизался этот самый Варнава Гефсиманский. Вот какие неслучайные случайности! После этого архимандрит, а теперь епископ Феофилакт, до конца жизни буду его благодарить, сказал: «Евгений, если ты хочешь писать правду, тем более о России, ты должен знать Православие. А Православие можно узнать, только пожив в монастыре. Поживи, выделяю тебе келью».

Это был очень суровый, строгий архимандрит. Но он из нас, как из ковра, выколачивал пыль. И однажды он повернулся ко мне, выколотив пыль из какого-то очередного послушника, увидел, что я перехватил его взгляд и понял, что я увидел в его глазах боль, и сказал: «Евгений, вы думаете, это мне надо? Это вам надо». К счастью, я тогда уже понял, что это мне надо. Но какое он мне дал послушание – это просто немыслимо! Как раз в те дни канонизировался преподобный старец Варнава. А это кто? Это бывший крестьянин, который стал монахом. До тысячи человек к нему приходило. Становились перед его кельей и он, даже не зная многих по имени, выходил и говорил: такая-то из такой-то деревни, давай заходи. К нему подходит женщина: «Батюшка, благословите – рак в последней степени, операцию сделать» – «Нет у тебя никакого рака, поставь горчичник – пройдет». «Батюшка, у нас в Русско-Японской войне мужья потерялись. Как за них молиться – за усопших или за живых?» – «За живых, через 2 недели приедут». И приезжали. Ему было открыто все. И вот такого старца Варнаву Гефсиманского канонизировали в 1995 году, 19 июля.

После этого началось поднятие его святых мощей, а я как раз уехал в Выксу буквально на 2-3 дня. Приезжаю, а мне говорят, что мощи преподобного Варнавы открывать начали. Я не знаю, почему у меня такая любовь к батюшке Варнаве была – неземная. И тут было неземное расстройство – как так я опоздал. Рассказывали о многих чудесах, которые происходили во время поднятия святых мощей.

Мне даже словами не передать всю силу того огорчения. Я брел по скиту, и вдруг встретился с архимандритом Феофилактом: «Евгений, у меня к тебе послушание». Ну, тут я еще больше расстроился. Я уже месяц жил под сенью этой благодати Черниговско-Гефсиманской иконы Божией Матери, а тут ни одной строчки, ни полстрочки, ни одного слова даже не выдавливается! И тут мне еще какое-то послушание, и я вообще буду занят и ничего не успею написать! Но монастырь есть монастырь. «Благословите, батюшка». – «Назначаетесь поднимать мощи преподобного Варнавы Гефсиманского чудотворца». Вот бывает так: из самой пропасти да на самое небо.

С утра до вечера я сидел в этой полутемной часовне Иверской – той самой, где преподобный Варнава любил молиться. Я не буду описывать все чудеса, которые там происходили, они описаны в книгах «Святая святым», «Динарий кесаря», «Белый гонец», «Мы – до нас», об этих чудесах рассказано в повестях «Вера», «Исцеление вечностью», в многочисленных рассказах, стихах. Чудес было много, но среди них было одно незамеченное. Я не случайно назвал дату своей операции – 24 июня. В этот день Православная Церковь чествует апостола Варнаву. Что после этого можно сказать? Это был день именин преподобного Варнавы Гефсиманского чудотворца, потому что он был пострижен именно в честь апостола Варнавы. И, в довершение ко всему, я попадаю в скит, который относится к Свято-Троицкой Сергиевой лавре, а день рождения преподобного Сергия тоже 24 июня. И вот так потянулась цепочка «случайностей» – Промысла Божия, которая привела к тому, что теперь меня называют не Евгением, потому что я оставил мир и принял монашеский постриг, а – монах Варнава.

P.S.: Монах Варнава будет рад читательским откликам на свои произведения. Написать автору можно на сайте www.esanin.ru – там же можно найти все изданные, а также только еще готовящиеся к печати книги.

Яндекс.Виджеты

Добавив на главную страницу Яндекса наши виджеты, Вы сможете оперативно узнавать об обновлении на нашем сайте.

Православный вестник. PDF

Добавив на главную страницу Яндекса наши виджеты, Вы сможете оперативно узнавать об обновлении на нашем сайте.