Найти опору в Боге

О таких людях, как Ксения Возгривцева, народная поговорка гласит «И швец, и жнец, и на дуде игрец». Судите сами: в жизни Ксении работа преподавателя двух вузов — УГТУ-УПИ и УРГУ совмещается с послушанием звонаря храма целителя Пантелеимона и пением на клиросе.

Разговор в рубрике «Путь к Богу» мы, как правило, начинаем с просьбы рассказать о семье, в которой наш собеседник родился и вырос. Ведь интересно узнать о корнях человека, о традициях, в которых он был воспитан. Поэтому и сегодня мы не будем нарушать сложившуюся традицию.

Ксения, расскажите, пожалуйста, о своей семье.

Родилась я в очень маленькой семье. У меня только мама. Она меня воспитывала, мы с ней вместе всю жизнь. Еще была бабушка — не родная, а мамина тетя. Собственно, эти две женщины очень многое в меня вложили, и я состою процентов на семьдесят из них — я надеюсь, что это так. Не сказала бы, что наша семья была верующей — самая обычная семья.

Мама работала на оптико-механическом заводе, спортсменка, мастер. А бабушка работала в типографии, была обычная, простая женщина. Но именно с ней связано мое первое знакомство с религией. Как-то я была у в гостях у бабушки, и она завела такой спор: смогу ли я выучить наизусть «Отче наш»? Я ответила, что мне это вообще ничего не стоит — и выучила, буквально минут за десять. В комнате у бабушки висела маленькая бумажная иконочка, но вопросы веры никогда не обсуждались, это все было очень приглушенно и скрыто. Потом уже я узнала, что все мои многочисленные бабушки были верующими. В ужасные 90-е годы нам с мамой было очень тяжело, ей, как и многим тогда, не выплачивали зарплату, хотя она работала на двух работах. Чтобы как-то сводить концы с концами, мы с ней вместе мыли подъезды, работали «на картошке» на полях. И вот, когда стало совсем уж тяжело, бабушка, с согласия мамы, подарила мне на день рождения деньги для того, чтобы креститься. Я не знаю, было ли у нее глубокое переживание веры или ее познания заканчивались на том, что Бог будет помогать — не знаю.

Вам в то время было сколько лет?

14 лет. И вот мы с мамой пошли в Ивановскую церковь, где меня и окрестили. Крестной стала мамина подруга. А мама боялась, что меня не будут крестить из-за того, что она сама не крещеная, и поэтому решила притаиться, молчать, никому ничего не говорить. Когда Таинство Крещения было завершено, из крестильного помещения к ожидавшим вышла женщина и позвала туда родственников тех, кто только что крестился. И тут мама сказала, что ей, наверное, нельзя туда заходить, потому что она некрещеная. «Так что же вы не сказали? Батюшка бы вас вместе с дочкой и окрестил!» — «Да нет, у нас денег нет». — «Пойдемте, пойдемте, я батюшке ситуацию расскажу!» В общем, батюшка маму в тот же день и окрестил. Маму звали Эльвира Даниловна, а крестили ее с именем Вера. Ничего кардинально с той поры, как мы крестились, в нашей жизни не поменялось.

Только жить, действительно, стало легче. Я окончила школу, поступила в Уральский государственный университет на факультет искусствоведения.

А почему именно туда решили поступить?

У меня в школе был очень хороший педагог МХК, Олег Леонидович Колосов, он просто влюбил меня в искусство. Очень глубокий, замечательный человек. И я решила: или идти в педагогический, или на истфак, или на искусствоведение. В конце концов, выбрала последнее. На втором курсе мы поехали на практику по Золотому Кольцу. В этой поездке я впервые стала заходить в храмы. До этого была какаято непреодолимая преграда — не могу зайти, не могу руку поднять, чтобы перекреститься — а тут сделать это было проще. Потом столкнулась с русским искусством, с иконописью, а позже все это опять отодвинулось на задний план. Я увлеклась театром, стала писать курсовые, диплом по этой теме защитила. А потом мама сказала, что очень хочет, чтобы я поступила в аспирантуру, защитила диссертацию. Я так и сделала. Но ближе к концу работы над диссертацией эту тему я уже пережила, она перестала быть мне интересной.

К тому времени я повстречалась со своей лучшей подругой, Наталией. Это была удивительная встреча, потому что я увидела человека интересного, и при этом верующего. Я помню, что пришла домой и рассказывала маме: «Ты представляешь, она постится! Она в церковь ходит чуть ли не каждое воскресенье!» Это было для меня тогда явлением уникальным.

Мы с мамой решили попробовать поститься — потихонечку, помаленечку. Нельзя это назвать подвигом поста, просто это был некий взгляд со стороны на христианство. А потом я стала сближаться с Наташей, мы вместе ходили в походы, съездили на Алтай, и благодаря нашему общению я стала приглядываться к христианству, узнавать о нем нечто большее, чем та поверхностная информация, которую можно почерпнуть из телепередач, брошюр с евангельскими цитатами или из каких-то своих представлений, очень туманных. Наверное, это было началом воцерковления.

Мы стали ходить в Свято-Троицкий собор. Впервые я пошла на исповедь. Было очень страшно, ужасно. Коленки трясутся, сердце колотится. Подошла к батюшке, заговорила — слышу чей-то голос: вроде как, это я и говорю, но совершенно не соображаю, что это я. После исповеди я причастилась — как сейчас понимаю, неправильно. Не готовилась, правило к причащению не читала. Батюшка меня спросил: «Правило читали?» А я поняла, что это значит, читала ли я какие-нибудь церковные правила.

Ну, вот так постепенно я и стала приобщаться к церковной жизни. Но это были приходы в храм раз в несколько месяцев. Каждый приход, как откровение. Мне в церкви было хорошо, я чувствовала себя на своем месте. А потом я попала в Крестовоздвиженский храм, и там уж совсем прикипела к церкви. Познакомилась с замечательными батюшками, какая-то отдушина в жизни появилась.

Вот так Бог меня подготовил к очень тяжелому испытанию: в 2003 году у мамы обнаружили онкологическое заболевание, рак груди.

И началась длительная борьба. Маме удачно сделали операцию. Мы стали вместе ездить в Тарасково, где обливались святой водой и молились. Помощь была и от Господа, и от Богородицы. Все складывалось очень хорошо. И, видимо, все это еще больше помогло задуматься о смысле жизни — зачем мы живем, почему мы умираем. К тому же, в нашей семье много людей пострадало от онкологии — у двух моих троюродных сестер родители умерли от рака.

В 2006 году у мамы снова обнаружили раковые клетки. Так обычно бывает в большинстве случаев. А мама, выйдя на пенсию, вела активный образ жизни, занималась спортом, ходила на лыжах. У таких людей процессы в организме протекают быстрее. Опухоль обнаружилась совершенно внезапно, мы не были готовы к этому. В первом случае все было постепенно, мы постепенно привыкли к мысли, что в нашу жизнь вошел рак и нам нужно бороться, а здесь — как обухом по голове: я позвонила врачу, чтобы узнать о результатах операции, а он сказал, что опухоль неоперабельная, все очень плохо, пришлось просто зашить разрез — и все. Как хотите, так и живите. Самым трудным было прийти после этого к маме в палату и сказать первые слова. Хорошо, что мама была без очков и не видела, в каком состоянии я была.

Мама — женщина умная, сильная, волевая; в конце концов, она осознала, что все близится к завершению. Отец Флавиан (наместник Крестовоздвиженского мужского монастыря) сказал мне: «Вы должны понять, что в конечном итоге ваша мама уйдет. Вы обе должны готовиться к этому». Окормлял маму о. Андрей Киприн. Сначала она еще ходила в храм — исповедовалась, причащалась, а потом о. Андрей стал приходить к нам домой, и мы сдружились.

Батюшка нас очень сильно поддержал. И получилось так, что мама просто передала меня из своих рук в руки этих людей — и Господь нас свел, и она поспособствовала этому. Подруга принесла мне книгу митрополита Антония Сурожского «Человек перед Богом», которая стала тогда моей настольной книгой. Мы с мамой с самого начала договорились, что ничего не будем друг от друга скрывать, раз уж мы вместе. Отношения у нас были дружеские, очень близкие, глубокие. Я и похожа на нее очень. Все, что я умею, я умею благодаря маме. Мы и ремонт делаем, и инструментами заправляем, нам не нужно, чтобы кто-то сумки подносил, двери открывал — коня на скаку остановим!

И мы решили, что ничего не будем скрывать друг от друга — так легче. Тем более, что практика в онкологических больницах очень жестока по отношению к людям. Тебе ничего толком не говорят, не дают прочитать твой диагноз, тебя «выпинывают» из кабинета в кабинет. И несчастные люди, которые сидят в коридорах, имеют только возможность слушать страшные истории друг друга и ужасаться. Там так не хватает психолога или священника, который мог бы выслушать этих людей! Именно там, в коридорах. Врачи при таком потоке пациентов взять это на себя не могут. И не все родственники могут взять на себя эту тяжесть, разделить ее, понести. Выходит человек из кабинета, а родственник сидит и рыдает. Это ужасно, неправильно там что-то устроено. Когда я прочитала книгу митрополита Антония, она стала, практически, инструкцией к действию, ответила на вопросы, что делать, как быть.

Вообще, период с 2003 года был периодом открытий: я открывала для себя какие-то естественные, знакомые христианам вещи, но при этом открытия были ошеломляющие. Раньше моя вера была детская, наивная, а теперь это стало связано с осознанием, с переживанием того, что, действительно, душа бессмертна, что есть продолжение, что работать нужно здесь и сейчас, что все трудности — во спасение. Для многих людей страдание — это наказание. Но, благодаря маме, у меня взгляд на это изменился. Теперь, когда я сталкиваюсь с какими-то трудностями — маленькими по сравнению с тем, что выпало на ее долю — я, конечно, и расстраиваюсь, и печалюсь, и сопротивляюсь, но, в конечном итоге, наработанный тогда опыт помогает это пережить. Совсем недавно, в прошлом году, когда мама уже сильно болела, мы с подругой на Пасху пришли в храм, чтобы позвонить в колокола.

Я всегда смотрела на звонарей и думала, какие же они счастливые люди, как интересно и здорово то, что они делают! А потом узнала, что на Пасхальной неделе можно прийти в храм и позвонить в колокола! Мы с подругой так и сделали. И звонарь Храма-на-Крови пригласил нас на прослушивание на курсы православных звонарей. Там нас встретил диакон Димитрий Бажанов, проводивший отбор. Я сдала упражнения на ритм — видимо, помогло то, что окончила в свое время музыкальную школу. И меня приняли.

Дома рассказала об этом маме, спросила, как она на это смотрит. Мама, зная, как мне это интересно, одобрила. Она позвонила всем подругам, сообщила об этом. Реакция была такая: «Да она с ума сошла! Девушек-звонарей не бывает! Ее на колокольне продует! А колокола такие тяжелые! Оглохнет!» В общем, много интересного маме рассказали. О. Флавиан, к которому я пришла брать благословение на учебу, тоже удивился, что девушек берут в звонари, но благословил.

И я стала учиться на курсах. Это вызывало внутренние противоречия. С одной стороны, было ощущение безграничного счастья от того, что я занимаюсь этим делом. Люди совершенно уникальные появились в моей жизни. То есть, еще раньше я увидела, что в церкви есть такие люди, об общении с которыми я давно мечтала, те, с кем я хотела бы быть рядом. Если даже не общаться, то согреваться душою рядом с этими людьми. А обучение на курсах было еще и прекрасной возможностью такого общения. Но, с другой стороны, я видела, что силы у мамы с каждым днем уходят, и я должна быть с ней каждую секунду, ловить каждое мгновение и отдавать ей, потому что скоро конец. Но мама считала, что мне нужно это занятие — как отдушина, как отвлечение. В мае мы ездили на фестиваль колокольного звона, смотрели, как отливают колокола на заводе Пяткова в КаменскеУральском. В июле, на Царские дни, сдавали экзамены.

А маме было совсем уже плохо. С ней оставались сестра, соседи наши замечательные — все как-то поддерживали. 13 августа прошлого года мама умерла, ушла. Это был день, когда ей стало совсем тяжело. Я позвонила о. Андрею и попросила приехать, причастить маму. Приехал он вместе с о. Флавианом. Мы прочитали краткие молитвы, потом о. Флавиан и я вышли на кухню, а о. Андрей остался с мамой, чтобы ее исповедовать. Через некоторое время он вышел из комнаты и сказал, что все, она ушла... Она ушла тихо, спокойно, во время этой последней нашей молитвы. Она меня как бы вручила этим людям, и я была не одна.

И потом наступило такое время... Люди подходят, в глаза заглядывают, как будто ожидают, что я должна быть в глубокой тоске, в черном унынии, а у меня было ощущение, что мы с мамой к этому шли, мы были готовы. Более тяжко было в моменты, когда я только узнавала о беде и не на что было опереться, а сейчас и маме легче, и я могу поддержать ее молитвой. То есть, самое тяжелое уже позади. И я ощущала чувство вины перед людьми за то, что не рву на себе волосы, продолжаю звонить в колокола, продолжаю жить. Мы поговорили об этом с батюшкой, и он сказал, что я и должна продолжать жить, тем более, что мама хотела бы меня видеть именно такой.

Ксения, Вы преподаете в УГТУ — УПИ и в Университете. Расскажите, пожалуйста, об этом подробнее.

В УПИ я попала случайно. В аспирантуру Университета по его окончании меня сначала взяли только заочно, потому что экзамены я сдала, а места не было. И вот по протекции меня устроили в УПИ, разрекламировали там, никто не проверил, какой я преподаватель, что я знаю. Я ничего не знала. Я искусствовед, а мне дали курс культурологии. На первый взгляд кажется, что искусствоведение и культурология похожи, но это совершенно разные вещи. А меня сразу направили к студентам.

Я с ужасом вспоминаю свои первые занятия, они были совершенно низкого качества. Приходилось задавать задания студентам, и самой бежать готовиться — лучший способ что-то узнать. Если мне задавали вопрос, на который я не могла ответить, приходилось выкручиваться: «Попробуйте разобраться в теме, вызвавшей ваш интерес, и в следующий раз нам об этом рассказать». Вот так я жульничала. А потом меня сделали старшим преподавателем — до этого я была ассистентом. Это означало, что мне дали еще и читать лекции, а не только вести практические занятия.

Вот здесь я поняла, какая это безумно интересная и расчудесная работа! Получаю глобальное удовольствие от того, что я делаю, и мне за это еще и деньги платят. Я поняла, что очень хорошо устроилась. Курс культурологии — замечательный курс, в его рамках можно рассмотреть самые важные для человека проблемы. Преподаватель может касаться тех вопросов, которые ему интересны. Возьмем тему «Религия и культура». У студентов есть масса стереотипов: в церкви все фанатики, нормальной жизни там нет, из людей там делают зомби, никому это не нужно. Будь то христиане, мусульмане или буддисты — все очень религиозно малограмотны.

Однажды ко мне подошел студент и сказал: «Ксения Иванова, пойдемте со мной в астрал, я вас научу». Я ответила, что в астрал идти не могу и постаралась обосновать свою позицию. Или девочка одна заявила «Ксения Ивановна, вы же умная! Как вы можете верить в Бога? Его же нет!», а через некоторое время приняла Крещение. Теперь человек подходит уже посоветоваться о том, как жить. Это, с одной стороны, здорово, но с другой — громадная ответственность. На первых порах работы я ее не осознавала.

У нашего ВУЗа сложные отношения с религией. К нам могут попасть любые сектанты. Но этим тоже можно воспользоваться в положительном ключе. На занятия по нетрадиционным религиям мы приглашаем их представителей, слушаем рассказ о данном вероучении, а затем, когда они уходят, обсуждаем их методы работы с людьми, этапы обработки адептов и так далее. С одной стороны, это плюс. Но ведь не только я приглашаю их в стены университета, это делают и те люди, которые хотят, чтобы студенты попали под их влияние. А вот священнику в УПИ попасть очень трудно. Он ведь не может прийти в обычной одежде, он придет с крестом и в рясе. Для этого нужно обойти множество кабинетов и подписать кучу бумаг. Но, тем не менее...

Первым у нас побывал о. Александр Ураков, затем диакон Крестовоздвиженского монастыря о. Матфей, о. Александр Сандырев, о. Флавиан (Матвеев). Он, когда впервые приехал, ходил в рясе по коридорам и со всеми здоровался. Кто-то шарахался, пугался, кто-то здоровался в ответ, кто-то пальцем вслед показывал. И мы со студентами ходили в гости в монастырь к о. Флавиану. Он нас встретил очень радушно, чаем напоил. Поначалу все были очень скованны, а потом как-то расслабились, стали обсуждать вопросы веры, вопросы семейных отношений, получился хороший, откровенный разговор. Такие связи мы поддерживаем.

Ну и, конечно, теперь я увожу студентов на Пасху звонить в колокола. Потому что, если человек позиционирует себя, как христианин, но ничего при этом толком не знает, должен быть у него какой-то повод узнать свою веру поближе. Что-то его должно зацепить, пусть даже чисто внешнее: колокольный звон, красивое убранство, иконопись, фрески или люди — последнее лучше всего. Я собирала отзывы студентов о наших встречах с батюшками, там было примерно следующее: «Я просто поражена! Оказывается, в церкви есть нормальные люди!» И я вспоминаю себя и свои прежние суждения на этот счет.

А теперь мне приходится отвечать на вопрос, кто я и почему отношу себя к Православию. Личным примером я быть не рискую, а вот свести людей с теми, кто уже прошел серьезный путь — в этом моя задача и осуществляется. В рамках курса культурологии мы рассматриваем человека как субъекта культуры. Субъект культуры должен быть активным, думающим, стремящимся к творческой реализации. То есть, те требования, которые культура предъявляет человеку — это те требования, которые предъявляются ему Православием. Поэтому культурология — это мой курс.

А в УрГУ я преподаю курс истории русского и зарубежного театра. Когда-то давно я очень хотела читать этот курс, а теперь, когда я все это пережила, мне это не так интересно. Наверное, полсеместра я страдала от того, что сообщаю людям вещи, которые им могут не пригодиться, но, тем не менее, они есть в программе классического университетского образования. А потом сами студенты сказали мне, что это надо им, вопервых, для общего развития, а, во-вторых, для того, чтобы научиться оценивать увиденное. И, действительно, умение оценивать очень важно. Окружающий мир столько всего сваливает в наш мозг, что сложно разобраться с тем, что не пускать в свою душу, что пустить, а что воспринимать просто как впечатление для поднятия настроения — у искусства ведь есть, помимо прочего, и развлекательная задача; поэтому очень важно формирование навыка оценки художественного произведения.

Раз уж Вы упомянули о художественных произведениях, я попрошу Вас рассказать о детской книжке Натальи Ланцовой «Новогодний теремок», иллюстрации к которой созданы художником Ксенией Возгривцевой.

Я большая любительница рисовать, причем страдаю гигантоманией. Люблю загрунтовать большой лист, и написать что-нибудь помасштабнее. Одна из маминых подруг разрекламировала мои художественные способности в ТЮЗе, где она и работает, и мне предложили сделать иллюстрации к детской книжке. Работа длилась очень долго — с перерывом на защиту диссертации и мамину болезнь. В этом году книга вышла — я жутко недовольна резуль татом, задумки мои перепаханы, редакторские компьютерные вставки тоже не радуют, не соблюдена логика рисунков. Но, тем не менее, может быть, этот опыт когда-то пригодится. Для своего крестника я делаю книжки-самоделки: то, что происходит в его жизни, потом в новогодней книжке отражается.

Нелегко быть крестной мамой?

Да, с крестником все довольно сложно. Его мама — человек невоцерковленный, ей сложно понять, почему надо отложить в воскресенье все дела и привести ребенка на Причастие. А ребенок уже большой, ему шесть лет. Детям, растущим в храме, потом, наверное, проще прийти на исповедь. А когда у ребенка нет опыта хождения в церковь... Когда он маленький, я еще могу выполнять обязанности крестной, а что будет дальше? Это меня очень сильно пугает, но ответа на вопрос я пока найти не могу. Быть крестной мамой, насколько я понимаю, это большая ответственность. На Рождество я показала ему кукольный спектакль, чтоб хотя бы на уровне сюжета рассказать о рождественских событиях, о Христе. Но мне пока сложно объяснить маленькому человеку в ответ на его вопрос, кто такой Бог. Плохая я крестная.

Это проблема многих нынешних крестных: невоцерковленные родители крестников с одной стороны, чувство ответственности за духовное развитие ребенка с другой стороны. Сложно найти баланс, чтобы не вызвать своей активностью реакцию отторжения и, в то же время, иметь возможность как-то просвещать крестника.

Ксения, а как, помимо всего прочего, вы стали еще и певчей, и звонарем храма целителя Пантелеимона?

Коля Саушкин из Пантелеимоновского храма, наверное, полгода обрабатывал наше сознание, призывал нас с подругой приехать сюда, в храм. Заманивал и клумбами, и качелями, все средства применял. В конечном итоге, колокола, появившиеся в храме, стали главным доводом. А мы — звонари бездомные. Звонили в Храме-на-Крови два раза в неделю, но там и своих звонарей хватает. В Крестовоздвиженском монастыре колокольни нет. В Вознесенке звонарями не занимаются. Поэтому мы приехали сюда и прижились. В перерывах между звонами поем на клиросе, куда нас позвала Наташа, регент. В первую же неделю клиросного послушания был жуткий аврал, петь, кроме нее и меня, было некому. Это было ужасно страшно: новые церковнославянские слова, длиннющие, в полстраницы, надо следить и за нотным текстом, да еще микрофон на тебя, как змея, смотрит...

Сейчас, когда пою, нахожусь примерно в том же состоянии. Из-за этого очень редко удается помолиться. Надеюсь, что когда освою пение, мне удастся совмещать его с молитвой. Пока я разрываюсь между двумя храмами. Понимаю, что уже давно не была в своем Крестовоздвиженском храме, давно не слышала этих батюшек и просто не молилась на службе. Все какие-то дела: звонить, петь.

А «звонить, петь» — это как-то помогает духовной жизни или, наоборот, мешает ей?

Думаю, что когда я прорвусь через неумение, будет легче. По крайней мере, теперь я вижу тексты молитв, я могу их переживать. Когда я стояла на службе в храме, получалось так: сосредотачиваешься на своей внутренней молитве, а богослужение идет своим ходом. Но своя молитва очень неустойчивая, миг — и мысль пошла в другую сторону. А на клиросе внимание, все же, фокусируется. Если раньше оно у меня фокусировалось на женщинахсвечницах, которые так заманчиво и интересно переставляют свечи на подсвечниках, то теперь я от них убежала на клирос.

А звон, безусловно, помогает: когда ты видишь, как он действует на других людей, начинаешь задумываться, как он действует на тебя. Например, ты звонишь, а человек внизу остановился, перекрестился или рукой помахал, или стоит, смотрит и слушает. На это обращаешь внимание и задумываешься о том, что ты здесь, вообще, делаешь. Для меня это очень важно — вспоминать, зачем я здесь.

Традиционный вопрос в конце интервью: чего бы хотелось пожелать нашим читателям, нашим прихожанам, нашему храму?

Что можно желать Пантелеимоновскому храму? Мне кажется, это храм, где сплотился даже не коллектив, а настоящий приход, настоящая семья. Это храм-семья, где общаешься с родными людьми. Пусть я здесь еще недавно, но это я на себе ощутила. Наверное, можно пожелать прибавления родных. Еще можно пожелать, чтобы люди, сталкиваясь с трудностями, болезнями, неприятностями, никогда не отчаивались и находили бы опору и в Боге, и в ближних, и в самих себе.

Яндекс.Виджеты

Добавив на главную страницу Яндекса наши виджеты, Вы сможете оперативно узнавать об обновлении на нашем сайте.

Православный вестник. PDF

Добавив на главную страницу Яндекса наши виджеты, Вы сможете оперативно узнавать об обновлении на нашем сайте.