Протоиерей Димитрий Смирнов: Перспективы у нас никакой, но надежда есть

Протоиерей Димитрий Смирнов – председатель Патриаршей комиссии по вопросам семьи и защите материнства, настоятель храма во имя святителя Митрофана Воронежского на Хуторской и еще нескольких московских храмов. О пути в Церковь, о деятельности в СМИ, о проблемах семьи о. Димитрий побеседовал с нашим корреспондентом во время своего визита в Екатеринбург.

Батюшка, ваш прадед причислен к лику новомучеников Церкви Русской, он был священником. А традиция религиозного воспитания в семье сохранялась?

Нет, в моей семье целенаправленного религиозного воспитания не было. Я даже не совсем представляю, что это такое. В воспитании есть термин «параллельным транспортом». Если отец и мать – христиане, то дети считывают этот код из того, как родители ведут себя в жизни, и усваивают его. Потом родители, по мере роста детей, подкладывают им книги определённого рода. Таким образом я с 14-15 лет и Новый Завет прочитал.

Вам такую литературу подкладывали?

Нет, я уже сам заинтересовался – к тому времени я стал самостоятельно в церковь ходить. Дома у нас Нового Завета не было. Книгу взял у дедушки – кто-то из его друзей-математиков (он был учёным) прислал ему нью-йоркское издание на русском языке. С тех пор началось воцерковление уже более осмысленное.

Вы в ту пору учились в физико-математической школе – раз. Это было глубоко советское время – два. Был, наверное, диссонанс между тем, что вы открыли для себя, и тем, что было вокруг вас?

Нет, диссонанса не было. Я просто никогда не был неверующим, у меня не было такого опыта. Когда я себя осознал как личность (было это в детском саду), с этого момента и стал молиться Богу.

Мама время от времени из Евангелия говорила слова, чаще всего: «Не судите, да не судимы будете». Это очень глубоко в меня проникло. В роду моего отца, начиная с XVIII века, все были священниками.

Это, получается, целая династия?

Да. По другой стезе первым пошел мой дедушка, потому что прадеда расстреляли. У прадеда было только два сына. Один стал инженером по кинематографии, другой – математиком.

Очень интересное сочетание: сначала — физико-математическая школа, потом –художественно-графический факультет пединститута. Как это у вас сошлось – и физика, и лирика?

Очень часто, например, музыканты являются также и математиками. У меня дедушка был математиком, и отец работал на физмате, поэтому я тоже интересовался математикой, она мне нравилась. Но, проучившись в школе некоторое время, я понял, что заниматься этим всю жизнь не хочу. А так как я с 7-ми лет занимался живописью, то и решил развивать эту вторую сторону своей жизни.

Церковь – душа народа. Церковь – наиболее патриотичный слой общества, и каждый церковный человек должен проникнуться этой идеей, всё духовенство, все активные люди Церкви… Тогда можно будет как-нибудь поджечь наш усталый народ. А кто ещё будет вдохновлять, кроме Церкви? Эстрада, что ли?

Вы ходили в художественную школу или занимались самостоятельно?

Не самостоятельно: в деревне, где мы отдыхали семьёй летом, жило очень много художников. С их детьми я тесно общался и от них воспринял интерес к живописи. А потом – да, были художественные школы, курсы при Суриковском, поступление в вуз… Но потом, когда лет с 18-ти я стал ходить в церковь совсем регулярно, то захотел стать священником. Каждый год я ездил к отцу Тавриону в Елгаву, в монастырь, где он был духовником и служащим священником, и он меня благословил. Так и сказал: «Тебе надо служить в церкви».

И не было у вас какого-то внутреннего сопротивления, метаний, сомнений?

Скорее, наоборот. Когда я сказал об этом матери, она отнеслась спокойно: пошёл по стопам предков. Когда я впервые в церкви оказался уже священником и мне поручили освящать куличи, я словно пришел к себе домой. Всё мне было мило, любо сердцу, все эти бабушки, полтора дедушки, все батюшки – как родные люди. Бабушки сразу меня стали меня опекать: одна молитвослов подарила, другая – календарь… Я был единственный такой «молодой лоб» в храме, на голову всех выше, и батюшки на меня поглядывали с удивлением и некоторой опаской. Это было довольно необычно. Но всё равно я до сих пор помню, как все приветливо ко мне относились.

Но тогда же молодёжь не пускали в церковь?

Нет, освящать куличи-то пускали. Вот пробираясь на богослужение, мы сталкивались с трудностями. Но – преодолевали: знали ходы, нужные храмы… Уже будучи чуть постарше, мы начали договариваться со священниками, чтобы нас причащали. В некоторых храмах мы даже в алтаре молились. Но это была почти революция: в то время в храмах на Пасху, на Рождество, на Крещение не причащали.

А вы помните свой первый телевизионный опыт? Это ведь ваше выражение применительно к медийным священникам: «поп-звезда»?

Это мать меня так назвала, на самом деле. Начиналось у меня это так: то ли в 90-м, то ли в 91-м году на Рождество меня позвали на телевидение. Уже не помню, на какой канал.

Страшно было?

Нет. Дело в том, что с телевидением я связан с 19-ти лет. Я работал в киностудии при министерстве культуры, поэтому с 16-миллиметровой плёнкой я связан смолоду. Мы фильмы снимали, я был там и художником, и оператором по совместительству. И мы всё время у других студий просили то магнитофоны, то осветительные приборы, полусписанные камеры... Поэтому на телевидении трудностей у меня не было.

На той первой встрече меня спросили: «Что вы хотите пожелать нашим зрителям?» Я ответил: «Встречаться не у экранов, а в храме», – и оттуда поехал прямо на службу. Приезжаю и вижу: весь храм битком набит народом. Спрашиваю: что случалось? Мне отвечают: вы же нас позвали, вот мы и пришли! Человек 500 пришли. На канале в то время работал о. Александр Мень – его попросили проповедь сказать, а потом и меня попросили. Проект длился недолго: пять или четыре проповеди от разных священников, а потом как-то утих. Что было после этого, я уже и не помню хорошо, цеплялось одно за другое… Вчера вообще дал пять интервью разным телеканалам.

Расскажите, пожалуйста, о вашем опыте сотрудничества с телеканалом «Союз»: «Беседы с батюшкой», звонки телезрителей – иногда интересные, иногда не очень адекватные. Вы тратите на это много времени, наверное, душевных сил...

На самом деле, наша студия находится в Андреевском монастыре, это недалеко от моего дома. Вообще, я как-то втянулся уже в это дело… История с «Союзом» у меня была очень простая. Я на «Спасе» вёл свою программу, и однажды, когда я вернулся из отпуска, то узнал, что время на «Спасе», которое было за мной закреплено, оказалось занято другим проектом. Это было связано с тем, что во время моего отпуска сменилось начальство. Я тут же позвонил на «Союз» и перенёс туда свой проект. А потом и на «Спасе» я восстановился, уже в новом формате: «Диалог под часами», гораздо более комфортный.

У меня и в мультиблоге был подобный проект: приглашать для диалога людей, которые мне интересны. Также очень интересно выводить их в медиапространство. Приглашу кого-нибудь, после этого смотришь – берут его на работу на центральные каналы. Люди были толковые, мудрые, интересные, хорошо умеющие говорить, красивые душевно и внешне… На телевидении обычно можно видеть всё одних и тех же людей, «обойма» одна и та же. Если уж никого не найдут, то раньше звали Новодворскую, теперь – Жириновского. Некого звать. Эти персонажи, конечно, интересные и нужные, но всё-таки хочется видеть других. Россия – богатая страна.

Отец Дмитрий, в настоящее время вы возглавляете Патриаршую комиссию по вопросам семьи и защите материнства. Чем занимается комиссия и, самое главное, что она реально может сделать?

Ну, что она может сделать, мы ещё посмотрим, но я хочу создать общецерковную структуру, чтоб она присутствовала в каждой епархии и занималась бы поддержкой материнства, потому что от этого зависит судьба страны и народа. И не только я так считаю – даже у Ивана Ильина я это читал. Это должно стать нашей национальной идеей. Если станет, то мы ещё просуществуем в мировой истории, если нет, то наша страна исчезнет, а мы станем постоянно сокращающимся народишком. Конечно, вряд ли русские когда-нибудь исчезнут, но никогда ничего великого мы не создадим и сойдём на нет в истории, и будем народом без государства. Таких народов много: курды, ассирийцы, цыгане...

Но у нас народ думает так: покаяние нужно, когда блин с творогом съел. Но каяться нужно в том, что ты мимо нуждающегося прошёл!

Церковь – душа народа. Церковь – наиболее патриотичный слой общества, и каждый церковный человек должен проникнуться этой идеей, всё духовенство, все активные люди Церкви...

Тогда можно будет как-нибудь поджечь наш усталый народ. А кто ещё будет вдохновлять, кроме Церкви? Эстрада, что ли? Любовь-морковь? One love, moon above – что они могут ещё?

А что вы вкладываете в понятие поддержка семьи?

Всё очень просто. На тысячу человек семьдесят – многодетные семьи. Понятно, что женщины, которые мужественно решаются на то, чтобы рожать детей сколько Бог даст, являются самой бедной частью населения. Остальные могут им помочь? Могут.

Как многодетная мама, могу сказать, что вопрос бывает не столько в деньгах, но и в том, что, пока дети маленькие, ты крутишься, как белка в колесе…

Деньги – это самый простой вариант. Как Амвросий Оптинский говорит, деньги существуют для восполнения любви между людьми. Я понимаю, что прийти к многодетной маме и сказать: я буду помогать два раза в неделю, чтобы вы хоть немного высыпались, и так я буду помогать три года, до тех пор, пока самый маленький не вырастет, – это уже будет огромная помощь. Придумывать можно бесконечно. Но не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что мы единый народ и находимся на грани полного исчезновения. Если это понять, то все немножко и зашевелятся. Исчезновение-то народа идёт не в результате вой-ны, голода и мора, а постепенно. И если эта мысль дойдёт до всех, то, конечно, очень многое можно будет сделать.

Поддержка может быть на любом уровне. Деньги – это самое элементарное. Представьте себе: тысяча людей скидывается по сто рублей. Тысяча, помноженная на сто, – сто тысяч. Для семьи из пяти человек это были бы серьёзные деньги. От государства денег не дождёшься, тем более, у нас всё равно кризис.

И не только экономический.

Но сейчас государство всё-таки повернулось к этой теме. Всё-таки делается многое. Кое-что делается с опережением другого, и система всё ещё не стройная. Есть очень много на поверхности лежащих проблем, которые легко устранить росчерком пера, но не может же президент всё это делать. А те, кому это поручено по должности, не всегда «догоняют», в чём решение этой проблемы.

Поэтому, как апостол сказал, мы, сильные, должны немощи немощных носить и не себе угождать. Каждый ближнему угождает во благое к созиданию. Мы хотим созидать свой народ, и каждый, кто имеет возможность, должен это делать. Ты можешь усыновить сироту – замечательно. Можешь усыновить пять сирот – замечательно. У тебя есть деньги – возьми на попечение, к примеру, три семьи и помогай. Можешь деньги давать, а можешь сказать: «Мамочка, я буду снабжать вас одеждой, поэтому выкиньте эту проблему из головы. Но пусть кто-то от вас звонит раз в месяц и говорит: нужно это, и это, и то, и т. д. Я это всё буду предоставлять». Уже хорошо!

Или у тебя есть гараж с 15-ю автомобилями; скажи: «Буду возить твоих детей на всякие кружки. Вот мой водитель Вася, он тебя всегда отвезёт, и тебе не надо будет с детьми в автобусе мотаться». И так далее. «Вот мой личный врач, у меня семья небольшая, ему делать нечего, прикрепляю его к тебе, он будет лечить твою семью». Можно хоть миллион вещей придумать, и я мог бы до следующей пятницы рассказывать, как мы могли бы это организовать.

Потому что христианин должен возрастать во Христе. Он должен жить так, чтобы от этого возрастала польза его ближним.

То есть, вывод простой: дело не в митингах, не в законодательстве, а дело в нас самих. Не надо ходить с плакатами, с транспарантами, просто надо делать, что можешь.

Да, я вообще не могу терпеть эти формы революционные. Кому это нужно? Вот чем отличается русский от англичанина? Если в крыше есть дырка, то англичанин берёт лестницу и чинит, а русский берёт ручку и пишет письмо президенту.

Да, это в точку, но от вас мне неожиданно слышать, что вы против каких-то форм борьбы. Например, «Отдельный дивизион» – ваш проект...

Это не борьба. Эти проекты – опека, помощь социально убитым семьям – мы всё это обкатываем практически, а потом уже, как некий опыт, предлагаем другим людям, кто сам не может сообразить. Как можно улучшить свою жизнь? «Я с сегодняшнего дня перестаю кидать окурок на землю из окна своего автомобиля», «А я перестаю ставить бутылку из под пива на тротуар», «А я не буду сопли разбрасывать по тротуару, а буду пользоваться бумажным платком». И тогда будет чисто. Ведь живём в свинарнике, противно, посмотреть некуда.

Все-таки про борьбу: сейчас защита детства и материнства заключается не только в том, чтобы поддерживать многодетные семьи, но ещё и в том, чтобы ограждать детей от агрессивного растления...

В этом смысле, когда у нас нет рычагов повлиять на телевизионные программы, – Васька слушает да ест. Потому что ему нужно продавать рекламу. Чем похабнее, тем денег больше. Потому что зритель – молодёжь. А им как раз, в силу их пост-пубертатного возраста, всякие такие темы привлекательны. Вот здесь могут, например, мамы с колясками окружить телецентр и не пустить никого на работу. Полиция же не будет колотить дубинками мам с колясками. Это совершенно не модно в нашей стране. И всё – мгновенно примут меры. Поэтому брюзжать по поводу телевизионного контента глупо. Есть вполне законные методы, чтобы не добиваться себе каких-то льгот, а ограждать: вот, мы этого не хотим, дайте нам доброкачественный продукт, а то, что растлевает детей, должно уйти с экранов. Мы же хозяева: и города наши, и эфир тоже наш.

Народ болен, и мы должны его посетить. Но не просто «апельсинов принести», а что-то такое сделать, чтобы улучшить его состояние душевное, а, может, и телесное.

Почему во всех странах показывают приличные вещи, а у нас – всякую похабщину? Нигде такого нет. В США вообще в трёх штатах за гомосексуализм – тюрьма. Недавно в штате Нью-Джерси губернатор кальку сделал с нашего закона о запрете пропаганды гомосексуализма. А у нас об этом ни гу-гу. Вот и Америка – она очень разная, и там есть те, которые за, а есть и те, которые против. А у нас пока всё в одни ворота.

Батюшка, вот такой вопрос. У моего любимого Льюиса в «Письмах Баламута» есть следующий момент: некий человек, подопечный Гнусика, младшего беса, выбирает накануне войны, кем ему быть – патриотом или пацифистом. А Баламут, старший бес, пишет, что это совершенно всё равно. Главное, что человек выберет нечто, и сначала он будет патриотом или пацифистом, потому что он христианин. Но потом Гнусик легко произведёт подмену, и тот будет уже христианином только потому, что он патриот или пацифист. Понимаете, да? Главное и второстепенное поменяются местами.

Вступая в какую-нибудь борьбу, рискуешь сильно увлечься. Как же соблюсти золотую середину, чтобы не быть амёбой – "что воля, что неволя – всё равно", и в то же время не навредить своей душе, с головой уйдя в борьбу "за все хорошее против всего плохого"?

Да никак. Христианство находится в совершенно другой плоскости. К сожалению, огромное количество людей не являются христианами в принципе. Они не знают, что такое внутренняя жизнь, не понимают, зачем Христос на землю приходил, не понимают смысла заповедей. Они находятся ещё в детском состоянии, в состоянии подчинения детоводителю ко Христу. С одной стороны, это правильно: чтобы стать христианином, нужно сначала стать иудеем...

Это как?!

...потому что ребёночка учат сначала правильно креститься, нести посильный пост, но это не имеет отношения к христианству непосредственно, только косвенно. А потом человек должен уже так изменить свою жизнь, чтобы содействовать помощи семьям, которые в этом нуждаются. Вот это уже христианство, когда человек берёт на себя эту ответственность, как милосердный самарянин: «Иди и ты твори так же».

Но у нас народ думает так: покаяние нужно, когда блин с творогом съел. Но каяться нужно в том, что ты мимо нуждающегося прошёл! А творог… не за это Господь взыщет. То есть, для ребёнка десяти лет это важно. Но не для человека, которому за восемьдесят. Но если он до сих пор остался ребёнком, то что делать – это очень жалко. Потому что христианин должен возрастать во Христе. Он должен жить так, чтобы от этого возрастала польза его ближним.

Батюшка, но, причиняя пользу ближним – иногда именно причиняя, а не принося – человек порой думает, что он делает столько великих дел, или более-менее великих...

Если даже сделал всё повеленное тебе, говори, что ты раб неключимый есмь.

Вот!

Это же очень важно. Должно быть определённое сознание: тебе разрешили и благословили что-то во Христе сделать, то есть, продолжить Его служение. Он кормил? Кормил. Он исцелял? Исцелял. Он воскрешал? Воскрешал. Он учил? Учил. Вот и ты, в меру своих сил и образования, должен Его дело продолжать – тогда Христос будет на тебя опираться, через тебя будет давать милостыню, через тебя будет кого-то учить.

Что такое христианин? Христианин – это тот, кто служит Христу, продолжает Его дело на земле в Его Церкви. Он для этого Церковь и основал, чтобы после Его восшествия на небеса ученики продолжили Его дело. Не только себя ублажать богослужением или паломническими поездками. Такой туризм в собственное удовольствие: туда съездил, там что-то повидал. Хорошо, но, пока ты ездишь в бесконечные поездки и отдыхаешь, твой народ-то вымирает. Как можно оставаться равнодушным к тому, что он вымирает? Поэтому надо что-то для этого постоянно делать. «Болен был, и посетили Меня». Народ болен, и мы должны его посетить. Но не просто «апельсинов принести», а что-то такое сделать, чтобы улучшить его состояние душевное, а, может, и телесное.

Что такое христианин? Христианин – это тот, кто служит Христу, продолжает Его дело на земле в Его Церкви. Он для этого Церковь и основал, чтобы после Его восшествия на небеса ученики продолжили Его дело.

То есть, перспектива у нас мрачная, но надежда есть.

Перспектива не мрачная – у нас её вообще нет.

Но надежда-то есть?

А как же! Святая Троица. В этом смысле всё в порядке. То есть, покаяние всегда возможно, и даже сегодня. Вот представьте себе – я говорил про окурки. А можно развить дальше: с сегодняшнего дня никто не будет убивать детей. Ни мама, ни папа, ни дедушка, ни бабушка, которые обычно говорят: «Зачем это тебе?». Ни врачи – скажут: «Хочешь убивать – убивай сама». И у нас будет ежегодный прирост в четыре миллиона населения. Плохо, что ли?

А можно дальше расширить. Все мужчины скажут: «Мы не будем со своими жёнами разводиться. Если женились, то будем нести свой крест до конца». Вот мальчик просит у мамы скутер. Мама говорит: «Расшибёшься!» – «Да нет, у всех есть, только у меня нет!». Купила. Расшибся. И стал инвалидом. Он инвалидность свою несёт до смерти? Несёт! Вот тебе говорили – не женись, а ты женился. Теперь неси. Вот твои дети, вот твоя жена – всё. И так далее...

Но такой подход возможен только...

...только в христианстве. Но с неверующего – всё, как с быка. Вот подойди к быку и начинай разговаривать с ним о Лермонтове, о Франце Кафке. Это бесполезно. Как за неверующего замуж выходить – всё равно, что за медведя в цирке: он сейчас на велосипеде ездит, на гармошке играет, а через три года он тебя съест.

Батюшка, давайте закончим на какой-нибудь позитивной ноте

А что, цирк – по-моему, замечательная нота!...

Мрачноватый какой-то получается цирк – в результате-то тебя съедают. Зрителям, может, и весело, а тебе – нисколько.

Но речь-то идёт о том, чтобы этого избежать. Надо действовать разумно. Надо слушать Церковь, а не глянцевые журналы.

И напоследок – доброе пожелание.

Будьте здоровы!

•11 •декабря• 2014•