Монах Варнава (Санин): «Непомерно велика сила Промысла Божиего»

Есть такая вещь, которой не перестанешь удивляться никогда – это Промысл Божий. Жизнь нашего героя, как, наверняка, и жизнь каждого из нас, соткана из удивительных Божьих знаков, подсказок и встреч. Сегодня мы беседуем с поэтом и писателем монахом Варнавой (Саниным) – узнаем о личности автора и знакомимся с его творчеством. Слушая этого замечательного рассказчика, понимаешь, что Господь был в жизни этого человека всегда.

Монах Варнава (в миру Санин Евгений Георгиевич) – российский писатель, поэт и драматург. Родился 10 июля 1954 года в городе Гурьеве, теперь республика Казахстан. Русский в четвертом колене. Отец фронтовик, работал юристом. От него автору досталось упорство, хотя сам себя считает великим лентяем. Мама была экономистом, от нее наследовалась любовь к истории, особенно античной, и истории Руси. Автором написано более 100 книг на различные темы и для различной аудитории – от мала до велика.

Взирая на жизненную панораму,
Я прихожу к такому итогу:
Что за дорога,
Если она не ведет к храму?
Что за слово,
Если оно не ведет к Богу?.

Путь к писательству, тем более на духовную тему, был долгим, жестким, порою жестоким – и, очевидно, так должно было быть. В школе трудно было понять, кем стану. Очень увлекался футболом, хотел бросить все и стать профессиональным футболистом. Но, к счастью, Господь так вел по жизни, что отводил от тех путей, куда не стоило идти. Была сильная травма ноги, после чего мысль о профессиональном футболе пришлось оставить. Любил заниматься астрономией и раскопками. Мама время от времени приносила домой книги на античную тему: древний мир, каменный век. До сих пор у меня к этому времени свое, особое отношение.

О том, что я буду писать, не подозревал никто, по крайней мере, в классе. В семье знали, что могу написать стихотворение. Но почему Господь сделал меня поэтом, писателем и драматургом? Когда об этом спрашивают на творческих встречах, обычно отделываюсь правдивой шуткой. Когда мне было лет 10, а жили мы в Буденновске, родители отправили меня привести в порядок прическу. И дали мне по тогдашним временам немалую сумму – 20 копеек. Парикмахерская была на вокзале. И надо ж такому быть – как раз я проходил по вокзалу, и сначала на моем пути был киоск Союзпечати, а уже дальше – парикмахерская. Так вот, в этом киоске я увидел карандашик и блокнотик, которые стоили 10 копеек. Я не знал, как уйду, не взяв их, и не знал, как прийти домой без обновленной прически – доверие родителей нельзя было не оправдать. Словом, я пришел домой с карандашиком и блокнотиком. Из-за двери меня встретили: «Мы только стриженных принимаем». Я на это буркнул: «Ну, я на этот раз очень стриженный». Когда открыли дверь, повисла долгая пауза: я очень хорошо оправдал доверие родителей, потому что 10 копеек – это была стрижка налысо.

Это если в полушутку. В полусерьез и уже в полуправду… В старших классах школы у нас был диспут, если не ошибаюсь, с названием, которое было очень популярно: «Перед тобой все пути, все дороги открыты. Кем вы хотите стать?». Мне тогда было некогда: то ли я разговаривал об астрономии, то ли об истории, то ли о бабочках (я очень любил, когда из гусениц выходят бабочки – это тоже было мое увлечение). В классе были уверены, что буду или биологом, или астрономом, может быть, если повезет, футболистом, ну, и еще там несколько вариантов было. До меня очередь долго должна была доходить, но все-таки дошла: «Санин, поднимитесь». Я поднимаюсь. «Кем вы хотите быть?» Тут – хотите верьте, хотите нет, я сказал первое, что пришло в голову: «Журналистом». Для меня самого загадка, как у меня язык повернулся на такое. Спросили: «А почему»? Тут прозвучало вообще невероятное: «Во-первых, очень часто встречаешься с людьми, а во-вторых, много приходится ездить». Ну, с людьми я, допустим, еще любил встречаться. Но ездить я категорически не переносил, потому что с детства было что-то с вестибулярным аппаратом, и проехать даже один километр для меня было настоящим подвигом – меня выносили зеленого. И, тем не менее, я такие слова произнес – да и забыл об этом.

Проходит неделя. Урок истории. Вроде бы, я только на предыдущем уроке получил отметку, и неплохую – и вдруг меня опять спрашивают. Как так, я ведь только что отвечал! «Ну, ты же собираешься быть журналистом, поэтому должны и требования к тебе особые быть». В общем, преподаватели взялись за меня всерьез. Но тут начались серьезные разлады с отцом. Георгий Васильевич как бывший офицер очень хотел, чтобы я тоже стал офицером. Куда поступать? В Можайскую Академию или еще куда-нибудь… И я, сугубо гуманитарий, для которого дважды два – уже высшая математика, начал изучать арифметику, алгебру. Буденновские ночи и без того были кошмарные – до 50 градусов жары. А тут еще эти непонятные цифры, цифры… Папе стало уже жалко меня, маме – тем более. И вдруг он однажды приходит сияющий и говорит: «Ни вашим, ни нашим! Читай!» И дает мне военную газету «Красная звезда». А там написано: «Львовское Высшее Военно-политическое училище объявляет прием на факультет военной журналистики». Вот Промысл Божий! До этого всегда принимали ребят, которые служат в армии. Это был впервые набор из гражданских. Элитное училище, где оказалось 33 человека на место. Пишем письмо. Совершенно неожиданно приходит ответ: можете приезжать, попробовать свои силы.

Приезжаю пробовать свои силы. Первый же экзамен – получаю три бала. Это при таком-то конкурсе… Ребята, которые получили «четверки», собрали вещи и уехали. Я почему-то остался. Пошел сдавать следующий экзамен – получил «четверку». Тут надо не то, что вещи собирать, а самому уезжать из города Львова, где находится училище. После этого был экзамен по истории. Теперь-то я с православной точки зрения понимаю, что за тот ответ, который я давал, мне надо было ставить «единицу» и просто выгонять… А на меня что-то снизошло. Вопрос был о революции 1905 года. Сейчас-то мы прекрасно знаем, что это была оранжевая революция, организованная Западом. А я рассказывал со слезами на глазах о столыпинсках «галстуках» России – то есть виселицах… Слезы были, когда я о смерти Баумана рассказывал. А потом я в православной книге прочитал, как на самом деле было с ним. Дело в том, что он не совсем трезвый ехал в пролетке и кричал всем людям: «Перестаньте верить в Бога, верьте только в меня!». И тут наш православный крестьянин, не выдержав такого богохульства, схватил суковатую палку, догнал его, ударил сзади по голове и убил. Вот это была правда, о которой я узнал много лет спустя. А тогда преподаватели переглянулись и спросили: «Скажите, где вас готовили, в каком вузе»? Они сказали, что будут ходатайствовать, чтобы меня оставили при кафедре истории – это был единственный случай в истории Львовского высшего военно-политического училища.

Несколько ободренный таким поворотом событий, я иду еще на один шаг – еще раз стригусь наголо. Отступать некуда. Предстоит мандатная комиссия: генерал, зам.начальника училища, специалисты, заведующие кафедрами. А внизу, во дворе, около КПП, конкурс машин: Чайка, еще одна Чайка… Потом мы только узнали, что у одного отец – министр, у другого – зам.министра, генерал-лейтенант. У меня папа просто майор запаса, честно прошедший войну.

Дошла очередь и до меня. Непомерно велика сила Промысла Божиего. У меня не было никаких шансов, даже из миллиона. И, разумеется, генерал сказал, мол, извините, вы совершенно недобрали баллов, приезжайте на следующий год. Не знаю почему, в меня вселяется мужество, граничащее с наглостью, и я говорю: «Товарищ генерал, я не согласен с оценкой по сочинению. Оно заняло первое место по Ставропольскому краю, и я знаю, что пять баллов там обеспечено. А тут не то что четыре, тут вовсе – три». Генерал берет сочинение, смотрит, улыбается и говорит: «И все равно тут одна ошибка есть. Великая Октябрьская социалистическая революция. У вас «социалистическая» написано с большой буквы, а надо с маленькой». Генерал согласился даже на «четыре» с плюсом, но все равно баллов было мало. И тут я иду на последнюю попытку и говорю, что меня хотели оставить при кафедре истории. Генерал смотрит на преподавателей, те кивают головами, и я вижу, что он пишет букву К – это означало «кандидат»: если кто-то откажется, не приедет, то меня принимают в училище.

Две недели промелькнули, как одна секунда. Когда выстроился строй, стали выкрикивать фамилии: такого-то – туда, такого-то – сюда. И мы не знали, где кандидаты, а где курсанты. И когда я оказался в одной шеренге вот с этими, то понял, что я курсант. И в Буденновск полетела телеграмма: «Папа, мама, я курсант!»

Четыре года учился журналистике. Хотя там заодно учились водить танки, машины, изучали ракеты, военную тактику. Но главное, что учился писать. В конце – хороший диплом, нарушений дисциплины не было, знал приблизительно место распределения, но так получилось со здоровьем, что попал в госпиталь. И тот самый зам.начальника училища, который сидел в мандатной комиссии четыре года назад, оказался тоже в госпитале, и мы с ним по-простому, по-человечески поговорили, как мне начинать военную карьеру. Он сказал, что лучше всего начинать не с хорошего места, оно потом придет, а с плохого.

Плохое место у нас было одно. Сказать, что оно плохое – это не сказать ничего. Это была Байкало-Амурская магистраль. БАМ. Железнодорожные войска. Два солдата желдорбата заменяют экскаватор. После госпиталя звоню начальнику факультета: «Товарищ полковник, разрешите обратиться. Тут скоро распределение. Можно мое мнение учесть»? Очень долгая пауза, потому что такого не может быть вообще. «Я хотел бы поехать на Байкало-Амурскую магистраль». Тут пауза была такая, что я подумал, что связь отключилась. Полковник сказал, что учтет мою просьбу.

И тут опять промыслительно. Попади я в любую другую газету, не научился бы я раскованно и живо писать. Живо, так, чтобы это было интересно. Приезжаю на БАМ, а там произошла какая-то рокировка, и освобождается место корреспондента-организатора (до сих пор не могу понять этого советского военного названия, неужели бывают корреспонденты-дезорганизаторы? Так же, как ответственный секретарь. Неужели есть безответственные секретари?) И я попадаю корреспондентом-организатором в поселок Алонка, к лучшему журналисту тогдашнего Советского Союза – Юрию Дмитриевичу Теплову.

Как же я благодарен этому человеку! Это было светлое пятно той военной журналистики. Он писал раскованно, его материалы зачитывали до дыр, это была невероятная военная беллетристика. И я попадаю к нему. Вокруг БАМ, железки. Спрашиваю: «Юрий Дмитриевич, а что такое карьер?» Он говорит: «Ну, вот сейчас в карьер машина идет, ты едешь и делаешь оттуда материал». Я еду, узнаю, что карьер – это такая выемка, откуда достается земля и т.д.

Уверенно написал репортаж, уверенно отдал Юрию Дмитриевичу Теплову и с уверенностью, что меня сейчас будут очень сильно хвалить, стал с недоумением смотреть, как черный мой исписанный листочек становится красным от карандаша Юрия Дмитриевича. Когда на нем не осталось ни одного черного места, он посмотрел на меня и сказал: «Говоришь ты хорошо и даже местами красиво и правильно, но пишешь… Так писать нельзя». «Юрий Дмитриевич, но нас так учили…» – «А ты, знаешь, пиши так, как думаешь. Попробуй». Я попробовал – и с тех пор так и пишу.

Будучи журналистом, а пришлось мне 6 лет проработать в этой редакции, сначала корреспондентом-организатором, а потом, надеюсь, ответственным секретарем, стал заниматься поэзией, потом прозой. Но все ходил за Юрием Дмитриевичем и просил подарить мне сюжетик – писать хочется. Садился в 6 утра, клал перед собой чистый лист бумаги, через полчаса шел в редакцию, писал статьи – они шли. От журналистики до писательства один шаг неуловимый, и я его не мог перешагнуть не один десяток лет. Как Теплов ни пытался помочь мне, – уже были романы, уже участвовал в литературных конкурсах, а писать не мог. А вот с детства все сидело, что хочется стать писателем – журналистика не устраивала.

Увлекаясь футболом, я был крепким и здоровым – не мог отличить аспирина от анальгина. А тут вдруг тяжелейшая болезнь – и операция щитовидной железы. 24 июня 1980 года гремела Олимпиада, было очень жарко, в этих условиях операции почти не делаются. 3 часа я провел под местной анестезией, которая за ножом хирурга не поспевала. Мне связали ноги – от боли я разорвал веревки. Еще медсестры постарались, когда смазывали йодом, опрокинули полный пузырек с йодом на спину. Через полчаса он начал печь. Я уже не знал, где мне больно, я потерялся. Когда хирург полез под яблочко и начал там что-то выковыривать, я уже хрипел и задыхался, и чувствовал, что вот она, смерть.

Тогда впервые в жизни – а дома у нас не было принято говорить о вере, потому что папа с мамой прошли те времена, когда за это людей казнили – так вот, кричать-то я уже не мог, но заорал, наверное, на всю больницу, на весь город: «Все святые, кто только меня может слышать, помогите! Я больше не могу!». Чудеса Божии! Любая случайность – это цепочка закономерностей, которая называется Промыслом Божиим.

Прошло много лет. Я оказался в городе Выкса, в котором преподобный Варнава Гефсиманский чудотворец основал монастырь. Мы сидели с отцом благочинным и просто беседовали. К тому времени я уже крестился, до этого стал писателем, написал большой роман «Колесница Гелиоса».

После крещения меня стала интересовать только христианская тема. И благочинный, и я говорили о Варнаве. Я собирался писать роман об апостоле Павле, а это имя неразрывно связано с апостолом Варнавой. А он говорил о другом каком-то Варнаве. И, наконец, мы поняли, что говорим о разных людях. Тут я сказал: «Батюшка, простите, я говорю об апостоле Варнаве. А вы о ком?» – «А я о преподобном старце Варнаве, который здесь основал монастырь, а потом село».

После этого чудесным образом я попал к одному старцу, а он направил меня в Гефсиманский скит, где как раз подвизался этот самый Варнава Гефсиманский. Вот какие неслучайные случайности! После этого архимандрит, а теперь епископ Феофилакт, до конца жизни буду его благодарить, сказал: «Евгений, если ты хочешь писать правду, тем более о России, ты должен знать Православие. А Православие можно узнать, только пожив в монастыре. Поживи, выделяю тебе келью».

Это был очень суровый, строгий архимандрит. Но он из нас, как из ковра, выколачивал пыль. И однажды он повернулся ко мне, выколотив пыль из какого-то очередного послушника, увидел, что я перехватил его взгляд и понял, что я увидел в его глазах боль, и сказал: «Евгений, вы думаете, это мне надо? Это вам надо». К счастью, я тогда уже понял, что это мне надо. Но какое он мне дал послушание – это просто немыслимо! Как раз в те дни канонизировался преподобный старец Варнава. А это кто? Это бывший крестьянин, который стал монахом. До тысячи человек к нему приходило. Становились перед его кельей и он, даже не зная многих по имени, выходил и говорил: такая-то из такой-то деревни, давай заходи. К нему подходит женщина: «Батюшка, благословите – рак в последней степени, операцию сделать» – «Нет у тебя никакого рака, поставь горчичник – пройдет». «Батюшка, у нас в Русско-Японской войне мужья потерялись. Как за них молиться – за усопших или за живых?» – «За живых, через 2 недели приедут». И приезжали. Ему было открыто все. И вот такого старца Варнаву Гефсиманского канонизировали в 1995 году, 19 июля.

После этого началось поднятие его святых мощей, а я как раз уехал в Выксу буквально на 2-3 дня. Приезжаю, а мне говорят, что мощи преподобного Варнавы открывать начали. Я не знаю, почему у меня такая любовь к батюшке Варнаве была – неземная. И тут было неземное расстройство – как так я опоздал. Рассказывали о многих чудесах, которые происходили во время поднятия святых мощей.

Мне даже словами не передать всю силу того огорчения. Я брел по скиту, и вдруг встретился с архимандритом Феофилактом: «Евгений, у меня к тебе послушание». Ну, тут я еще больше расстроился. Я уже месяц жил под сенью этой благодати Черниговско-Гефсиманской иконы Божией Матери, а тут ни одной строчки, ни полстрочки, ни одного слова даже не выдавливается! И тут мне еще какое-то послушание, и я вообще буду занят и ничего не успею написать! Но монастырь есть монастырь. «Благословите, батюшка». – «Назначаетесь поднимать мощи преподобного Варнавы Гефсиманского чудотворца». Вот бывает так: из самой пропасти да на самое небо.

С утра до вечера я сидел в этой полутемной часовне Иверской – той самой, где преподобный Варнава любил молиться. Я не буду описывать все чудеса, которые там происходили, они описаны в книгах «Святая святым», «Динарий кесаря», «Белый гонец», «Мы – до нас», об этих чудесах рассказано в повестях «Вера», «Исцеление вечностью», в многочисленных рассказах, стихах. Чудес было много, но среди них было одно незамеченное. Я не случайно назвал дату своей операции – 24 июня. В этот день Православная Церковь чествует апостола Варнаву. Что после этого можно сказать? Это был день именин преподобного Варнавы Гефсиманского чудотворца, потому что он был пострижен именно в честь апостола Варнавы. И, в довершение ко всему, я попадаю в скит, который относится к Свято-Троицкой Сергиевой лавре, а день рождения преподобного Сергия тоже 24 июня. И вот так потянулась цепочка «случайностей» – Промысла Божия, которая привела к тому, что теперь меня называют не Евгением, потому что я оставил мир и принял монашеский постриг, а – монах Варнава.

P.S.: Монах Варнава будет рад читательским откликам на свои произведения. Написать автору можно на сайте www.esanin.ru – там же можно найти все изданные, а также только еще готовящиеся к печати книги.

Елена Рысева

•13 •апреля• 2012•