Угодники Божии. Время подвига

29 июня – память священномученика Гермогена, епископа Тобольского и Сибирского и иже с ним убиенного иерея Петра Карелина

Знаете ли вы имена героев гражданской войны? Например, кто такие Чапаев и Котовский? Современные мальчишки, играющие в компьютерные игры, вряд ли ответят на этот вопрос. А между тем, это любимейшие советским народом киногерои, на примере которых воспитывалось не одно поколение. Фильмы о них, сделанные талантливо, с выдумкой, считались и считаются шедеврами соцреализма. Тиражи копий этих лент доходили до умопомрачительных цифр. Советский кинематограф изрядно поднаторел в создании идеологических мифов, раздувавших значение заурядных вояк и удачливых авантюристов до гигантских масштабов. И, если бы не «важнейшее из искусств», они так и остались бы незначительными персонажами из круговорота революционных событий. Справедливости ради нужно отметить, что народ, с наивным добродушием приняв эти идеологические выдумки, не отнесся к ним с должной почтительностью, о чем свидетельствует немыслимое количество анекдотов о «подвигах» Чапаева и Петьки, в которых они сродни Иванушке-дурачку. Жаль, что талантливые сценаристы и режиссеры, работавшие при советской власти – и на нее, – не могли себе позволить создавать фильмы о настоящих, а не фиктивных героях тех лет, когда Россия погрузилась во мрак братоубийственного противостояния. Героях, не нуждавшихся в приписывании им ни фантастического благородства, ни отчаянной смелости, ни человеческого обаяния.

И все же, представим на минуту, что такой фильм все-таки был снят. И что героями его стали те, кто совершил настоящий, невыдуманный подвиг – подвиг священномученичества. Те самые служители Церкви, которые, всеми силами стараясь предотвратить сползание страны в горнило гражданской войны, призывая народ к покаянию, к вере Христовой, подписывали тем самым себе смертный приговор безбожной власти. Такие герои, как угодники Божии епископ Гермоген и иерей Петр Карелин.

Они приняли мученическую смерть в один и тот же час, в ночь на 16 июня 1918 года (по старому стилю). По воле Божией два исповедника, два светильника христианской веры были заключены в узилище, встретились и провели последние дни своей жизни вместе.

1. Июнь 1918 года. Река Тура. У причала села Покровского стоят несколько речных судов с красными полотнищами, обвисшими на мачтах. Среди них буксир «Ермак»

В трюме парохода царит мрак. Лишь слабый отблеск луны проникает сквозь узкую щель верхнего люка. Едва различимы силуэты двух человек, сидящих на полу, прямо на металлических плитах покрытия. Они тихо переговариваются.

– Как вы думаете, владыка, куда увели отца Ефрема, отца Михаила и остальных?

– Вы еще на что-то надеетесь, отец Петр? Разве не слышали выстрелы?

– Слышать-то слышал, но так не хочется верить… Без суда и следствия…

– Помолимся за упокоение душ новопреставленных рабов Божиих, отец Петр. Надеюсь, что Господь даровал им смерть мирную и непостыдную. И что палачи дали им время, чтобы прочитать молитву на исход души.

– В голове не укладывается. За вас, владыка, заплатили выкуп, чтобы на поруки отпустили. Добрые миряне деньги собрали, сколько большевики затребовали. Думали, что все образуется, как полагается, по-людски. Они же и деньги забрали, и вас не выпустили. Просителей в узилище бросили, а теперь и расстреляли. И брата вашего родного, отца Ефрема. Как же так, владыка? Неужели такое возможно? Неужели камни не возопят о таком преступлении?

– Эта власть не от Бога, вот и весь сказ. Недаром же и святость храмов оскверняется, и сокровища церковные расхищаются, и священнослужителей арестовывают, изгоняют. Избивают, убивают… И это только начало.

Некоторое время узники молятся вполголоса. Закончив молитву, владыка Гермоген спрашивает:

– Отец Петр, как же вы очутились в екатеринбургской тюрьме? Неужели лозунги монархические выкрикивали?

– Куда там. Вы слыхали о декрете об отделении Церкви от государства?

– Бесовской декрет! Всех верующих просто-напросто делают изгоями… Возвращаются времена языческой Римской империи.

– Вот именно. Отделиться-то они отделились, но как дела вести, не знают. Им же списки нужны. Где взять? Ну, как же– все в той же церкви. Метрические книги изъять, вот и решение вопроса.

2. Начало лета 1918 года. Город Каменск. Свято-Троицкий собор

Храм полон народа. Только что закончилась Литургия. С амвона храма отец Петр Карелин произносит проповедь.

– …А главное, милые мои, помните слова Христа: Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь тогда, потому что велика ваша награда на небесах. Наступили те времена, и теперь от вас, дорогие мои, потребуются все силы душевные и телесные, чтобы превозмочь тяжкие испытания, обрушившиеся на русский народ.

В притворе храма возникает движение, переходящее в толчею. Батюшка замолкает, пытаясь понять, что происходит. Кто-то кричит: «Не отдавать Советам метрики! Пусть свои пишут». Шум все нарастает. Слышна ругань, взметнулись в воздух кулаки.

Подоспевший пономарь сообщает священнику:

– Забрали все метрические книги. Говорят, закон нынче такой вышел. Теперь регистрировать рождение, смерти и женитьбы в советах будут… Благослови на набат, владыка!

Осенив юношу крестным знамением, батюшка обращается к пастве.

– Братья и сестры, – сурово звучит голос отца Петра – негоже нам уподобляться зло-нравным безбожникам. Не давайте волю гневу. А вы, господа хорошие «товарищи», книги все-таки верните. Я их могу отдать только по распоряжению епархиальных властей.

Но многие просто не слышат слов пастыря, другие слишком увлечены перепалкой с чужаками. В ход идут кулаки. Собравшихся в храме мужчин явно больше, чем представителей советов. Навесив хороших тумаков «товарищам», их вышвыривают из храма. На колокольне пономарь изо всех сил раскачивает язык самого большого благовестника. Снизу с сухим плеточным звуком раздаются ружейные выстрелы – стреляют из окон Совета. Пули весело звякают по колокольной бронзе, не причиняя ей особого вреда.

Слышны крики: «Айда к Советам! Морды им набьем!», «Надо красного петуха им пустить, раз уж они красные такие! Нехай знают, нехристи, что мы не лаптем щи хлебаем!»

Толпа народа движется от храма к зданию Советов, но им преграждает дорогу цепь вооруженных людей с винтовками. Пулеметчик разворачивает «максима». Толпа останавливается. Шум стихает.

3. Снова трюм парохода «Ермак»

– Так меня и арестовали. Обвинили в подстрекательстве паствы. Мол, я велел народу сжечь Совет и вообще вел контрреволюционную агитацию. У «товарищей», я так понял, все то агитация, что им не по нутру. А не по нутру им, прежде всего, Заповеди Божии.

Епископ Гермоген вздыхает:

– Думали ль вы, отец Петр, что вас, усердного и доброго пастыря, имеющего архиерейские награды, благочинного второго округа Камышевского уезда Екатеринбургской губернии, отца большого семейства, как последнего прощелыгу, в кутузку упрячут? Да еще надсмехаться будут, издеваться всячески. Сколько же вам лет, отец Петр?

– В августе 55 будет.

– А я вот свой шестидесятилетний юбилей в темнице встретил…

– Ну, вам-то, владыка, вообще больше моего выпало терпеть. Вы же в Екатеринбургском арестантском доме уже с апреля месяца заточены. Да в таких невыносимых условиях… Камера-то у отхожего места. Чем дышать? Вонь, миазмы. Камера узкая, не повернуться.

– Господь терпел и нам велел. Слава Богу, духовную литературу читать разрешали, ее мне сестры из монастыря приносили. А на день Святого Духа вообще разрешили молебен, ко Святому Причастию приступить дозволили. Я, грешный, обрадовался: неужто одумались басурмане, услышали вразумление Божие. Да не тут-то было. На следующий день препоручили всех нас, заключенных, карательному отряду комиссара Хохрякова, отвели на вокзал и отправили поездом до Тюмени. Потом на пароход пересадили. Покатать по реке решили перед казнью, – горько усмехается епископ.

– Вас-то, владыка, они не посмеют тронуть, не должны, хотя бы из уважения перед вашими заслугами. Вас же сам Иоанн Кронштадтский благословил на служение русскому народу!

– Да, это так. Его слова: «Вы в подвиге, Господь отверзает Небо, как архидиакону Стефану, и благословляет вас» – обращенные ко мне, недостойному, я твердо запомнил. А ведь отец Иоанн – провидец, не мог он не предвидеть мою мученическую кончину. В народе говорят – от тюрьмы да от сумы не зарекайся. Много раз эта поговорка в моей жизни подтверждалась. Кому много дано, с того и спросится много. Из присутствия в Священном Синоде меня уволили, если помните, еще в 12 м году. Сам царь-батюшка подписал указ. И все из-за чего? C обер-прокурором Саблером общего языка не нашел. Против корпорации диаконисс выступил. Отпевания инославных не одобрил. Призывал от Церкви отлучить поэтов шалопутных. Да еще пытался вразумить Григория Распутина, когда он слишком много себе позволять начал. Вот и сослали меня в глушь. Но не в Саратов, заметьте, в свою епархию, а в Белоруссию, в Жировицкий монастырь. Там тоже смирение пришлось свое испытывать – служить Литургии не давали да обращались не по чину, как к обычному монаху. Но все то были семечки, жалкое подобие нынешних испытаний, которых мы с вами сподобились, отец Петр. Посему воистину – слава Богу за все…

4. Утро 15 июня 1918 года. Пароход «Ермак» стоит у причала

Открывается люк, и в отверстие просовывается помятая физиономия караульного.

– Вылезай, контра недобитая, гимнастикой заниматься. Засиделись, небось, без дела да на дармовом хлебушке. Зажирели, мироеды, – сквозь зубы цедит красноармеец.

Поднимаясь с пола, отец Петр шепчет владыке Гермогену:

– Неужели все – конец?

– Думаю, брат мой во Христе, что при свете дня они не посмеют. Это же бандиты, обыкновенные душегубы. Чтобы беззаконие творить, им ночной покров нужен.

На борту парохода идет строительство укреплений. Священники под дулами винтовок с пением псалмов начинают работу. Епископ Гермоген сильно истощен, но у него хватает сил подбадривать напарника, отца Петра. Оба одеты в рясы, в которых несподручно ни таскать бревна, ни пилить доски, но священники не обращают внимания на неудобства.

Владимиров И.А. Снятие царских гербов

На капитанском мостике комиссар Хохряков, прищурившись, некоторое время наблюдает за пленниками. Сплюнув сквозь зубы, достает из внутреннего кармана тужурки сложенный во много раз бумажный лист.

– Послушайте, товарищи, – обращается он к ближайшим бойцам – что его преосвященство писал своей пастве… Интересно, и кто же ему перо и чернила приносил? А, поп, чего молчишь? Своих боишься выдать. Не беспокойся, мы всю вашу шатию-братию перестреляем-перевешаем, дай только срок. Ну, да ладно… Куда, куда прибиваешь, глаза-то у тебя где, епископ, так тебя и растак?! – орет комиссар на владыку, работающего молотком.

Комиссар опять сплевывает, разглаживает бумагу, читает:

– «Благоговейно любимой и незабвенной пастве». Эвона, как кучеряво загнул, ученый, стало быть. «Не скорбите обо мне по поводу заключения моего в темнице. Это мое училище духовное. Слава Богу, дающему столь мудрые и благотворные испытания мне, крайне нуждающемуся в строгих и крайних мерах воздействия на мой внутренний духовный мир

От этих потрясений (между жизнью и смертью) усиливается и утверждается в душе спасительный страх Божий…». Точно, будет тебе и страх, и все остальное, что ты, кровопивец, заслужил. Попили трудовой рабочей кровушки, шабаш!

– Давай, давай, работайте, длинноволосые. И не думайте, что вам белые помогут, хоть Тобольск и захватили. Мы вас раньше шлепнем, чем они сюда подойдут, – весело щерится молодой солдатик, ударяя отца Петра под ребра дулом винтовки.

Отец Петр, оторвавшись от прибивания гвоздя, вскидывает голову, но отец Гермоген останавливает его прикосновением руки:

– Не стоит, брат. Не стоит метать бисер перед свиньями.

– Ты кого свиньями назвал, морда поповская? Нас, буревестников мировой революции?! – орет один из красноармейцев.

Владимиров И.А. Революция. Февраль 1917 года.

5. Полдень того же дня. Палуба парохода «Ермак»

Епископ и иерей пилят очередные доски для баррикады. Владыка тихо говорит:

– Все это еще в феврале произошло. Вскрылось, как нарыв, полезла гниль. Только слепой не мог во всем этом разглядеть девятый вал, который все сметет. Что страшное совершится, леденящее кровь. То, что нас с вами убьют – полбеды. Погубят Царя, непременно погубят.

– Вы, владыка, в Тобольске, говорят, прощения у него попросили.

– Верно говорят. Мы друг у друга прощения попросили. Какие могут быть обиды и разногласия перед личиной общего врага. «Чудище обло, зело озорно, стозевно и лаяй». И я паству тобольскую умолял быть осторожными в осуждении всякого человека, а особенно Царя.

На Литургии я всегда вынимал частички из просфор за Царскую Семью, многострадальное святое семейство. По воле Божией мы с семьей Николая Александровича в одном городе оказались. Царь, как вы знаете, остается царем даже после отречения, никто не смеет лишить его ни сана, ни титула. Хотя отречения и не было вовсе – все это придумано врагами монархии. Да и республикой Россию никто не объявлял и объявить не правомочен, кроме Учредительного Собрания. Так что мы как жили в Российской империи, так и живем. А что там про себя большевики думают, так это от лукавого.

Я так думаю, что «товарищей» больше всего раздражало то, что я не скрывал своих монархических взглядов. Они же у меня при обыске записку императрицы Марии Федоровны нашли. Наизусть ее помню: «Владыка! Ты носишь имя святого Гермогена, который боролся за Русь; это предзнаменование. Теперь настал твой черед спасать Родину; тебя знает вся Россия – призывай, громи, обличай!!! Да прославится имя твое в спасении многострадальной России!». Вот и предъявили мне обвинение как «черносотенцу и погромщику». Хотя в 1905 году как раз от погромов то я особо бойких и удерживал.

Но после принятия декрета об отделении Церкви от государства своим святительским долгом я посчитал призвать православных встать на защиту веры и с твердым упованием сказать: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!». Да и с его Императорским Величеством связи не прерывал, благословлял его при каждой возможности. Как тогда, в последний крестный ход, не разрешенный самопровозглашенной властью…

6. 15 апреля 1918 года. Город Тобольск. Вербное воскресенье. Идет многолюдный крестный ход вокруг древнего кремля

Процессия останавливается напротив того места, откуда виден губернаторский дом, где до последнего времени находились в заточении Царь с семьей и приближенными. Глядя вниз, владыка Гермоген молится за Царскую Семью, а затем, подняв напрестольный крест над головой, благословляет.

У стен кремля конные милиционеры теснят народ, стараясь разогнать верующих. Раздаются недовольные крики. По лицу владыки скользит слеза. Благословляя народ, он направляется к архиерейскому дому. За ним на крыльцо поднимается человек во френче. Просит его принять. Но владыка очень устал, хочет отдохнуть.

– Вы, вероятно, хотите меня арестовать? – простодушно спрашивает он у посетителя.

– Что вы, мы не собираемся вас арестовывать. Наоборот. В городе неспокойно. Мы хотим защитить вас от насилия.

По его знаку из-за поленницы выбегают солдаты и начинают прикладами разгонять богомольцев. «Что же это? – слышится в поредевшей толпе. – Никак, епископа Гермогена арестовывать пришли! Не дадим владыку в обиду!». Начинается потасовка вокруг архиерея. Но солдаты уже увлекают архиерея вглубь покоев. Несколько прихожан пытаются отбить владыку. Но тот останавливает их:

– Оставьте, братие! Я от них пощады не жду, они убьют меня, мало того, они будут мучить меня, я готов, готов хоть сейчас. Я не за себя боюсь, не о себе скорблю, боюсь за вас – что они сделают с вами?

Ударяет набат на колокольне. Командир выбегает на крыльцо покоев и кричит солдатам, преградившим людям вход:

– Что стоите, охламоны?! Приказываю открыть огонь по врагам революции!

После винтовочного залпа звон прекращается. Еще какое-то время милиционеры орудуют прикладами, прогоняя недовольных. Соборная площадь перед архиерейским домом пустеет.

7. Поздний вечер 15 июня 1918 года. Трап парохода «Ока»

По трапу под конвоем поднимаются отец Гермоген и отец Петр.

– Вот теперь настала пора и нам, отец Петр, творить молитву на исход души, – негромко произносит епископ. – Думаю, в полночь все свершится.

– Да, владыка, пришло и наше время подвига за имя Христово, – слова батюшки звучат спокойно и уверенно. – Господи, в час смертный огради нас святыми Твоими ангелами.

Стоящий у трапа лоцман, разглядев при свете костра, кто перед ним, полонившись до земли, просит благословения у владыки. Склонившись к нему, епископ тихо произносит:

– Передайте, раб крещеный, всему великому миру, чтобы помолились Богу о рабах Его Гермогене и Петре.

Но сзади уже подгоняют недовольные красноармейцы.

– Давай вперед, чего встал, контра! В трюм давай, пошевеливайся!

Стоит тихая ночь. Небо подернулось мутной июньской завесой, сквозь которую едва просвечивают самые крупные звезды. Несколько красноармейцев расхаживают по палубе, дымя махоркой.

– Давай сначала этого, который поменьше ростом, – говорит один. – Камни-то где?

– Да вон, у трапа валяются. Тяжелющие…

– Ну так выводи. Чего ждешь?

На палубу выталкивают отца Петра со связанными руками. Полупьяные солдаты тычут в лицо узника самокрутки, издевательски гогочут. Несколько рук срывают со священника рясу. Тяжелая пряжка солдатского ремня со свистом опускается ему на спину, рассекая кожу. За ним еще удар по плечам, по голове. И еще. И еще. Батюшка падает на палубу. «Давайте обреем волосатого попа!» – раздается крик. Кто-то хватает отца Петра за волосы и, запрокинув его голову назад, начинает орудовать бритвой. Напоследок лезвие рассекает лицо жертвы. Почти бездыханного отца Петра подтаскивают к борту и переваливают за борт. Речная вода смыкается над мучеником, будто пряча его от палачей. Солдаты тупо смотрят на расходящиеся круги, словно проверяют, не всплывет ли их жертва.

– Давай следующего! – кричит старший. – Чего ждете?!

Выволакивают епископа Гермогена, шепчущего слова молитвы. Палачи, размахивая ремнями, накидываются на новую жертву.

– Чего ты там шепчешь, поп? Нас проклинаешь? Так мы ни в Бога, ни в черта не веруем! – говорит старший. И, обращаясь к подчиненным, орет: – Тащите камни, раззявы!

Под градом ударов, сопровождаемых площадной руганью, владыка Гермоген упорно твердит слова молитвы. В какой-то момент его голос перекрывает рев истязателей:

– Господи, прости им, ибо не ведают, что творят!

– Да заткните ему хайло! – с пеной у рта вопит главный палач. Кто-то сразмаху бьет святителя кулаком в лицо. Его голос умолкает, но окровавленные губы продолжают шевелиться. Под свист и улюлюканье владыку с камнем на шее бросают за борт. Всплеск. Тело истерзанного святителя медленно исчезает из виду под толщей воды. Но убийцы не могут успокоиться. Вытирая окровавленные руки ветошью, они еще долго изрыгают ругательства, словно стремясь диким возбуждением подавить муки совести.

Пароход разворачивается и уходит вверх по течению, прочь с места казни. И снова тихая летняя ночь стоит над рекой Турой. Все кончено? Но небо начинает светлеть. Откуда-то издалека доносится тихое пение молитвы «Отче наш». Оно становится все отчетливее. Все громче. И расступается тьма. И вновь ярко светит солнце. Идет крестный ход. Развеваются хоругви. Звенят колокола. На ликах древних и новых святых угодников играют солнечные зайчики.

…Так кто же истинные герои гражданской войны? Вопрос, не требующий ответа.

Алексей и Галина Коршун

Вместо эпилога. В Екатеринбурге в честь комиссара Хохрякова названа одна из центральных улиц. Еще более десятка улиц города святой Екатерины носят имена «героев» гражданской войны, по сути являющихся палачами. Наверное, настало время подумать о переименовании этих улиц в честь настоящих, непридуманных народных героев.

В подготовке статьи использованы
материалы книги «Жития святых
Екатеринбургской епархии»
(Екатеринбург, 2008) и
пресс-службы Тобольско-Тюменской епархии

•02 •июля• 2011•