Евгений Ройзман: «То, что делаешь впрямую, по-честному, обязательно принесет результат»

Если в городе сокращается количество смертей от употребления наркотиков - это хорошо или плохо? Если отчаявшиеся матери и отцы наркоманов знают, что их непутевым детям кто-то готов помочь - это хорошо или плохо? Если наркоторговцы и те, кто их покрывает, перестают чувствовать себя вольготно - это хорошо или плохо?

О Фонде «Город без наркотиков» нашему корреспонденту рассказывает его основатель, Евгений Вадимович Ройзман.

Я задам свой любимый вопрос: зачем Вам это было надо - тогда, в 1999 году, когда несколько человек заявили, что очистят город от наркотиков?

Представь: ты идешь по улице и видишь, что тонет человек. Ты будешь долго рассуждать - надо его спасать или не надо, если ты видишь, что он тонет - и утонет, если ты его не вытащишь? Такая же ситуация была с Фондом. Вот так же оглянулись по сторонам, увидели, что происходит, ввязались - это была просто война, восстание. Потом завели все в цивилизованное русло. Так Фонд и образовался.

Вы тогда еще взяли благословение Владыки Викентия на свою деятельность.

Священники, которые изначально нас поддерживали, посоветовали нам обратиться к Владыке. Владыка очень хорошо нас принял и поддержал с самого начала. И уже никогда от нас не отказывался. Хотя про нас что только ни говорили - и бандиты, и передел рынка наркоторговли...

Я как-то Владыке позвонил: «Давайте съездим на Изоплит, в реабилитационный центр - посмотрите, как у нас там». Он тут же откликнулся, приехал к нам. Всех ребят обошел, каждому доброе слово сказал, каждого утешил, гостинцев привез - приятно было.

Ваша война против наркоторговли изначально предполагала реабилитацию наркозависимых?

Мы не собирались этим заниматься. Думали, что будем только бороться с барыгами. А, когда подняли восстание, задушили цыганский поселок, где поголовно торговали наркотиками, матери наркоманов к нам пошли за помощью. Мало того - в ту осень, когда там перестали торговать (это было осенью 1999 года) приток в клиники увеличился в 4 раза. И, как я уже сказал, к нам матери пошли, тащат своих: спасите, помогите, сделайте хоть что-нибудь!

Множество сектантов утверждает, что они реабилитируют наркоманов - ну, знаешь, кому война, кому мать родна. Кого вытащат, того и вербуют. Бог им судья. Если спасут хоть одного - уже хорошо. Но у них свои цели, свои задачи.

Официальная наркология работает с теми, кто созрел, чтобы бросить колоться. А через нас прошло 8 тысяч человек - у нас никто не созрел. Мы-то работаем со всеми, кто к нам попал: родители кого на веревке привели, кого в багажнике привезли.

Насколько я знаю, срок пребывания в карантине - месяц. За это время происходит детоксикация организма, и человек должен понять, что может обходиться без наркотиков, потом начинается вхождение в нормальную жизнь - но тоже в стенах реабилитационного центра. Но я всегда думала, что в карантине люди пристегнуты наручниками к кроватям, и почему-то в центре на Изоплите никаких наручников не увидела. Это что - доверие?

Послушай, это наркотики, поэтому никто никому не доверяет. Здесь жесточайший контроль и очень большая плотность контакта - ежедневная, ежечасная, ежеминутная. Наручники убрали по одной причине. Нас всю дорогу обвиняют правозащитники - мол, у вас наркоманы в наручниках! - Ну да, у нас - в наручниках. Расскажите, как у вас? А у них, оказывается, никак.

Мы пробовали без наручников. Без наручников они то друг друга порежут, то заложников возьмут, то еще что - мы видели всякое, это наркотики. А наручники мы убрали, потому что поставили видеонаблюдение по всему периметру, и теперь в режиме он-лайн сидят несколько человек и отслеживают каждое движение. Поэтому без наручников. Технология.

Господь всем шанс дает, и если человек этот шанс использует - слава Богу. И доверие восстанавливается - но, конечно, это не быстро. Представляешь, что такое наркоман? Он в 12 лет начал колоться, к нам попал в 25, тяжелее шприца ничего в руках не держал. Каждый день засыпал с мыслью, как бы завтра что-нибудь украсть, чтобы продать, где взять, чтобы уколоться - и каждый день эти мысли на протяжении многих лет. Поэтому контингент у нас специфический.

Но я видел множество примеров, когда люди становятся нормальными.

Вообще, что такое Фонд? Фонд - это пауза. Фонд дает паузу и не слушает, хочет человек бросить колоться или не хочет - ну, что наркоману хотеть бросать? Грабит родителей, грабит прохожих, обманывает друзей, деньги есть, он кайфует - что ему бросать-то? Ему и так нормально. Он вечером, уколовшись, может, и думает, что надо завязывать, а с утра снова ищет возможность уколоться.

Про это мы все знаем. Поэтому Фонд дает паузу, а пауза - это шанс. Наркотики - это билет в один конец. Если ты дал паузу, появляется шанс. И задача, пока у тебя эта пауза есть, чтобы включились мозги, какие-то защитные силы организма.

У какого процента реабилитантов они включаются всерьез и надолго? Поддерживаете ли Вы связь с «выпускниками» Фонда?

Наших «выпускников» мы отслеживаем, кто-то остается работать у нас, все поддерживают с нами контакт. Что интересно - люди, у которых все нормально, гораздо реже попадают в поле зрения, лишний раз не заходят, но, когда надо, они появляются. Многие институты позаканчивали, семьи у всех.

Не удерживаются в реальной жизни процентов 30. 70% перестают колоться.

Сколько реабилитационных центров у Фонда?

Два взрослых и один детский. И можно считать, что женский реабилитационный центр в Алапаевске тоже наш.

Женский центр был когда-то в Екатеринбурге.

Женский реабилитационный центр у нас разгромили в 2003 году. Причем, громили так громко, возбудили 23 уголовных дела, написали во всех газетах, показали по всем телевизорам, а дела прекращали очень тихо, через 4 года, за отсутствием состава преступления.

А почему детьми стали заниматься?

Первым осенью 99-го года у нас появился Вася. Он постоянно крутился возле магазина, рукава у него были спущены, и он все время нюхал то, что было в рукаве, и танцевал. Мы его забрали к себе. И парень попал в дружественную взрослую среду. Кстати, с появлением детей нравы очень сильно помягчали. Потом еще дети появились. Многие из них сейчас уже в армию ушли, детей нарожали. Нам детдомовских много отдавали на перевоспитание. Представь: в детдоме появляется один лидер, с ним еще двое-трое, они начинают всех терроризировать, и с ними никто не может справиться. В этом случае приезжают к нам. А у нас они живут, учатся, спортом занимаются.

За счет чего происходит такое преображение?

Играет роль плотность опеки. Все равно каждый день в школу, все равно тренироваться, все равно уроки делать - и при этом доброе отношение к себе видят.

Но ведь они привыкли иначе...

Все, так уже не получится. У нас человек их провожает в школу, сидит с ними в школе, ведет обратно. И, что интересно - у нас дети всегда будут накормлены, будут в тепле и в сухости, но, тем не менее, ребенка, который начал бегать в 10-11 лет, удержать очень сложно. Но мы именно плотностью опеки удерживаем: убежал - поймали, убежал - поймали. Бывает, что хочется рукой махнуть: он раз убежал, третий, пятый. А на седьмой у него что-то в голове включилось. Поэтому за каждого имеет смысл бороться до конца, даже когда не хочется.

У маленьких шансов больше, если они попадают в дружественную, благоприятную взрослую среду. У нас на Изоплите, казалось бы, каждый мерзавец, каждый наркоман, но когда между ними маленький - его окружат заботой, будут смотреть, чтоб чистый в школу ходил, чтоб за собой следил, чтоб накормлен был, чтоб потренировался. А дети восприимчивы к доброму отношению.

Маленькие - это отдельная история. Привезли - такая маленькая обезьянка, которая только нюхает клей и ничего не понимает. Потом вдруг расправляются плечи, начинает расти, учит стихи, ходит в школу. Потом смотришь - работать стал, женился, дети появились.

Раньше вы ездили по теплотрассам и чердакам и собирали там малышей. А сейчас?

По малышам ситуация очень изменилась. Когда году в 2000-м к нам попадал какой-нибудь маленький, через пару недель, когда он приходил в себя, его сажали в машину, и он показывал лежки таких же, как он - в теплотрассах, в подвалах и так далее. Старших мы не брали, потому что с ними не понятно, что делать. Если человек с 10-11 лет жил на улице, к 16-ти годам у него нет шансов. Но лет до 16-ти вытащить можно. Мы смотрели, кого можно вытащить, с кем можно поработать.

С каждым годом детей на улице становилось меньше, и в последние годы их стало совсем мало. И к нам теперь попадают не с улицы, а родители отдают, когда не могут справиться, или сиротой ребенок остался, или родители запиваются - соседи нам сообщают. А вот так, в свободном плавании на улице их становится меньше. Но, с другой стороны, говорят, что и улица стала опаснее.

В каком смысле?

В смысле педофилии. Мы тут таких историй наслушались и насмотрелись.   Развилась целая индустрия. Надо понимать, что практически все дети, которые оказываются на улице, подвергаются насилию.

Помогает ли кто-нибудь в воспитании ребят из детского центра?

За все эти годы мы не смогли найти ни одного человека со стороны. Очень интересная позиция общества. У меня есть журнал в интернете - раскачанный, один из известных по России. Если я закидываю мысль о том, что нужна помощь - импульсивно, в этот момент помощь поступит, кто-то сделает какое-то движение, но никто не вгрузится в работу. Со стороны невозможно найти учителя, воспитателя. Может, было бы возможно, но платить, чтобы человек работал, надо тысяч 30 - мы общественная организация, мы из своего кармана платим. У нас все на свои деньги - аренда помещения, работа. Никто из властей особо не разбежался, чтобы помочь. И каждый раз - что со взрослым центром, что с детским - работают только наши. Ни один человек со стороны не приживается. Слишком тяжелая работа, малооплачиваемая.

Что дает силы не отступаться от того, что начали? При том негативе, с которым приходится постоянно сталкиваться, при тех ушатах помоев, которые регулярно на Фонд выливают, при том противостоянии.

Я думаю, что очень серьезный стимул - это собственно противостояние. То, что нас все это время поливали грязью, клеветали, давили всеми возможными способами, просто катком ехали. Уже это стимулирует сопротивляться. Я говорю сейчас про себя, но думаю, что то же самое относится ко всем парням.

И второе: ты видишь результат. К 1999 году в Екатеринбурге от употребления наркотиков умирало по 40 детей в год. В 2000 - уже поменьше. Как только ужесточается борьба с наркотиками, от употребления отсекаются начинающие и дети. Закоренелый нарколыга себе и на Марсе найдет. А вот эти сразу отсекаются, поэтому детская смертность и реагирует на активизацию борьбы с наркотиками.

Я объясню, как выглядит детская смертность 40 человек в год. Представь себе: ты 1-го сентября заходишь в класс, перед тобой сидят 40 ребятишек - ушастые, в бантиках, шеи тянут, все на тебя смотрят. А 31 мая ты заходишь в тот же класс - а там никого нет, и кресты стоят.

Вот так выглядит смертность 40 человек в год. Так вот, с 2002 года от употребления наркотиков в Екатеринбурге не умер ни один ребенок. Уже ради этого стоило начинать. И взрослая смертность в разы сократилась.

Смертность - это не абсолютный показатель, но это показатель динамики. Если вчера умер один, сегодня два, послезавтра три - мы видим, к чему идет. Наоборот: если вчера умерло 10, сегодня 5, а завтра умер один - все, мы видим, что мы на правильном пути. Потому что все остальное - задержанные барыги, изъятые наркотики - это ни о чем не говорит. Их можно миллионами тонн изымать, но, если люди умирают все больше и больше, значит, что-то страшное происходит. Кстати, мы сумели доказать во всех структурах, что снижение или увеличение смертности является основным показателем борьбы с наркотиками.

У Фонда очень большой авторитет. Есть люди, которые нас боятся - может быть, у них есть на то причины. Есть те, кто нас ненавидит - поверь, у них тоже есть причины. А большинство, все-таки, уважает и сотрудничает. По сути, мы единственная в России общественная организация по борьбе с наркотиками. Это при том, что у нас работает горстка людей - нас больше десяти не бывало. Но все основные наркоторговцы уже сидят, а оставшиеся на свободе просто воют, когда слово «Фонд» услышат. Понятно, что мы сотрудничаем с ФСБ, ФСКН, ОРЧ №7, СУВДТ - со всеми, кто работает, мы сотрудничаем.

У нас получается. Понимаешь, получается. Если бы не получалось, может, уже давно руки опустились бы. Была ситуация, когда нас осталось совсем мало: один человек погиб, другой погиб. Так тяжело было. И уже кажется, что все, край. Вдруг раз - и полегче, и опять пошло, и снова мы восстановились. Вроде бы все уже, дальше некуда - и все равно Господь отводит. Андрей Кабанов про это говорит: «Жека, так за нас два монастыря молятся, столько народу за нас молится.». Как угодно может быть тяжело, но то, что ты делаешь впрямую, по-честному, обязательно принесет результат. Так что выбрал дорогу - не сворачивай.

Беседовала Светлана Ладина
Фото из архива Фонда «Город без наркотиков»

•03 •декабря• 2010•