Узоры для Господа

Мы представляем читателям «Православного вестника» уникального человека, в жизни которого соединились и театр, и изобразительное искусство, и служение в храме. Редкое сочетание, которое выросло из честного отношения к вере, людям и профессии.

Владимир Анатольевич Кравцев

Художник-сценограф. Родился в 1954 году в Брянске. Окончил Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии.

В 1977-80 гг. работал художником-постановщиком в Нижнетагильском драматическом театре, затем перешел в Свердловский театр драмы. С 1984 года - главный художник Екатеринбургского Академического театра драмы.

1994 - лауреат областного конкурса за художественное решение спектакля «Полонез Огинского» Н. Коляды. 1997 - лауреат Губернаторской премии «За выдающиеся достижения в области литературы и искусства» за постановку пьесы «Поминальная молитва».

2000 - лауреат национальной премии «Золотая маска» за сценографию к спектаклю «Ромео и Джульетта».

Картины Владимира Кравцева находятся в собраниях Екатеринбургского музея изобразительных искусств, Пермской картинной галереи, Брянской художественной галереи, в частных и корпоративных коллекциях России, Израиля, Англии, США.

Алтарник храма во имя святителя Иннокентия Московского.

У каждого человека есть «ключевые» люди, встречи, события, помогающие определить свой жизненный путь, которые помогают родиться личности. Откуда Вы родом?

Самые главные события происходят в детстве. И потом, когда я проживаю взрослую и самостоятельную жизнь, я периодически возвращаюсь к детству. Хотя я помню, как закончилось детство. Это был выпускной десятого класса. Мы пошли гулять, встречать рассвет, и я посмотрел на ребят и подумал, что больше никогда не увижу этих людей. У меня уже был куплен билет в Ленинград, был план поступить в театральный институт и работать театральным художником. Через некоторое время я уехал, поступил, работал в мастерских вместе с замечательными художниками...

Я продолжаю приезжать в Брянск, где живет моя мама, но в то детство вернуться так и не удалось, хотя как-то по-другому в него всю жизнь возвращаюсь. Вот, например, церковь, в которой меня крестили 28 июля, в день памяти равноапостольного князя Владимира, и назвали в его честь. В хрущевское время в рамках борьбы с религией церковь снесли и на ее месте построили общежитие. Но церковь не забылась, и возможно, это повлияло на меня взрослого. Или еще одно воспоминание - бабушка. Молитве «Отче наш» меня научила именно бабушка, Евдокия Герасимовна, причем сделала она это так тактично, без назойливости или настойчивости. Она читала мне стихи, в которых иногда серьезно, а иногда наивно говорилось о вере во Христа. Помню, даже «12» Блока процитировала, а потом сказала, что есть еще и молитвы, и научила им. А в постные дни она предлагала: «А давай сегодня будем есть только хлеб и водичку?». Для меня семилетнего это была почти игра, было очень интересно, когда она крошила хлеб в плошку, заливала водой, и мы это хлебали. Скорее всего, когда родители приходили домой и звали меня ужинать, я бежал и ужинал, но наши с бабушкой постные дни мне запомнились. Очень жалко, что мы не ходили с бабушкой в храм. Жалко, что мало с ней разговаривали о вере, что упущено какое-то очень важное для меня время.

Потом, когда стал взрослым, уехал учиться, я выпал из нормальной христианской жизни. Приезжая домой на каникулы или в отпуск, встречался с бабушкой, мы общались, но тема веры оставалась как бы за скобками. Но даже из-за скобок она на меня влияла. Например, когда мы выезжали на гастроли, я всегда в храмы заходил. И в

Ленинграде, и в Свердловске я ходил на ночные службы и стоял, мало что понимающий, но потрясенный, среди молящегося народа. Однажды, в 70-е годы, мы с товарищем оказались рядом с Псково-Печерским монастырем, в котором в это время был наместником архимандрит Алипий, замечательный человек и художник. И когда мы направились к воротам монастыря, нам навстречу вышли «люди в штатском» и стали убеждать: «Не ходите в монастырь. Мы вам не рекомендуем» и тому подобное. Однако мы проигнорировали их слова, и была потрясающая встреча с Псково-Печерским монастырем. Позже я написал картину «Псково-Печерский монастырь с птичьего полета». Вот так в детстве бабушка тихонько направила мою душу к храму.

Отец помог определиться с выбором профессии - это еще один ключевой человек в моей жизни. Он был художником-маляром на предприятии. Он жил в провинции, и у него был огромный интерес к незаурядным историческим личностям. Например, увлекшись Сергеем Есениным, он изучал доступные следственные материалы в поисках ответа, было это самоубийство или Есенина убили. На документальных свидетельствах он не успокоился и вступил в переписку с мамой Есенина, а потом и с учительницей Есенина, у которых вызнавал детали его жизни.

Или совершенно умилительная переписка с Фаиной Раневской. «Я не могу прислать вам прижизненные издания Блока, потому что их в принципе не было!» - пишет Раневская. А отец отвечает: «Я слышал, что у артиста такого-то это издание было. Свяжитесь с ним. С уважением, А.Г. Кравцев». А недавно обнаружилась переписка отца с мамой Василия Шукшина, в которой есть и трогательные, и смешные моменты. Например, отец просит выслать что-нибудь из личных вещей Шукшина. А его мама отвечает: «Анатолий Георгиевич, простите, но выслать ничего не могу. Постоянно приходят из музеев, и у меня дома осталась только пепельница Васи».

Пока я учился в школе, он уже формировал особый склад ума, обращая внимание на повседневную жизнь человека. И мне было действительно интересно через какие-то детали, вещи, кусочки жизни открывать человеческий мир. Я рисовал старый город, бабушек около храма, праздники.

А когда надумал поступать в Академию художеств, отец спросил: «А тебе будет интересно писать дипломную работу и последующие работы на заказные темы? Будет ли тебе интересно писать передовиков производства, если ты увлекаешься другой эпохой, другими людьми, героями Лескова, Островского, Чехова, Шекспира? Ведь тогда тебе придется помимо основной работы писать еще что-то для себя».

- Нет…   а что же делать?

- Есть вариант: ты будешь художником и будешь работать самостоятельно, да еще и с классической литературой, если станешь театральным художником-сценографом.

Было принято решение поступать в театральный институт в Ленинград на постановочный факультет.

Как же Вы из Ленинграда, где столько замечательных театров, попали на Урал?

По распределению. Это было даже забавно. Нам объявляли названия городов: «Кто хочет поехать в Ростов?» - поднималась рука, и человек отправлялся на работу в Ростов. А я это мероприятие проспал. Когда же я добрался до института, остался только Нижний Тагил, о котором я ничегошеньки не знал. В этом неизвестном мне Нижнем Тагиле я встретился с замечательным режиссером В. Хоркиным, с которым мы сделали спектакль «А теперь ваше время и власть тьмы» по Л. Толстому.

Одной из деталей декорации был трехметровый лик Христа. Для 1978 года было просто немыслимо, как партийная комиссия это пропустила? Уже в Свердловске я отдал на выставку сделанный мной плакат к этой пьесе, где центр композиции - лик Христа. Его повесили прямо в центре зала, и глаза Христа пронзительно смотрели на любого находящегося в зале человека, их невозможно было избежать. И когда в зал вошла обкомовская комиссия, она была возмущена: «Вы в своем уме?! Снимайте это сейчас же!» - и плакат сняли.

Но в Нижнем Тагиле приемка спектакля прошла чудесным образом. Хотя, мне кажется, даже сегодня подобные вещи не прошли бы. Это был первый серьезный театральный опыт, а далее пошла очень разная самостоятельная творческая жизнь.

Любой художник стремится найти свою тему в творчестве, и когда это случается, художник расцветает. У Вас случилась «своя тема»?

Мне интересна жизнь маленького человека, его видение и понимание мира. Может быть, поэтому всегда нравилось рисовать провинцию и ее обыденные события. Интересна жизнь, которая складывается из мелочей, из чего-то не помпезного и совсем обыкновенного. Жизнь, из «обычности» которой скромно глядит обычный, но глубоко интересный мне человек. Русская драматургия в театре для меня утешение и радость одновременно.

А вот работать с зарубежной драматургией меньше нравится. Хотя и здесь исключения бывают, все зависит от режиссера, с которым мы делаем спектакль. Например, праздником была работа с драматургом и режиссером Николаем Колядой. После ряда постановок его пьес мы решили сделать «Ромео и Джульетту» У. Шекспира. Но и в этом спектакле наше детство очень пригодилось. У нас Ромео и Джульетта были обычными подростками. Джульетта, как и любая девчонка, обогнала Ромео по росту (наша героиня была на полторы головы выше героя), а Ромео, как и любой мальчишка, играл с холодным оружием и ввязывался в драки. Они жевали конфеты и лепили фантики друг другу на лоб. Влюбившись друг в друга так по-взрослому, они были готовы отдать друг другу все свои любимые игрушки.

И с самого начала работы мы объясняли актерам, что в спектакле не будет дутых исторических костюмов, не будет декламации и рисованных декораций и так далее. Но чтобы так поставить Шекспира и не изуродовать его «своим видением классики», нужно работать с талантливым режиссером. Мне посчастливилось.

Большая сцена Театра драмы. Установка декораций к спектаклю

Действительно, длительное время «Коляда и Кравцев» воспринимались как неразлучная пара. Вы вместе репетировали, вместе бродили по городу в поисках нужных для спектакля вещей, вместе появлялись на городских театральных мероприятиях. Что вас сблизило?

Мы были знакомы с тех пор, когда Николай Коляда был еще актером академического театра драмы. Однажды я пришел поздравить его с днем рождения, а он в благодарность подарил мне недавно написанную пьесу «Корабль дураков», в которой жители старенького дома оказываются отрезанными от обычной городской жизни, так как их дом затопило, и выбраться они оттуда не могут. Разные и по профессии, и по душевному складу люди пытаются справиться с этой ситуацией, и каждый раскрывает какую-то свою сокровенную тему.

Мне настолько пьеса понравилась, что я нарисовал картинку затопленного дома, которая до сих пор висит дома у Коляды. Потом его жизнь начала круто меняться: он ушел из театра, отучился в Литературном институте, пожил в Германии - но все это время мы созванивались, общались. Как будто Господь вел нас к тому, что мы должны что-то вместе сделать.

И вот настало время, когда дирекция драматического театра решила провести фестиваль пьес Коляды «Коляда Plays». На фестиваль должны были съехаться разные труппы из России и Германии, и только наш театр не представлял ни одной пьесы. Нам это показалось странным и несправедливым, и я предложил актерам нашего театра самостоятельно поставить пьесу «Полонез Огинского».

Эта же мысль возникла и у Коляды. Вот так легко и беспрепятственно началась наша совместная работа. Мы как-то сразу обнаружили общий взгляд на то, как должен рождаться и работать театр.

Театр - это коллективное творчество, но не бесконтрольное и хаотичное. Здесь очень важно, чтобы замысел авторов был точно воплощен актерами, чтобы они не бродили по сцене, как им вздумается или куда их понесет ветер вдохновения. Как на картине мне хотелось собрать точную композицию спектакля, верно организовать пространство сцены.

То есть актеры становились для вас как бы красками, которыми Вы «рисовали» спектакль?

Да, актеры вынуждены были играть в том рисунке, который задали им режиссер и художник. Это их дисциплинировало, исключало актерскую «отсебятину» и сохраняло спектакль от показа к показу почти в первозданном виде. После нескольких опытов совместных постановок актеры обнаружили и озвучили разницу между Колядой и мной. Коляда любит актеров, любит их хвалить, восхищаться их работой. Это их и подбадривает и побуждает придумывать на репетициях что-то новое.

А я очень строго наблюдал за ними, и про меня актеры говорили, что я на репетициях «все время недоволен». Но ведь если не будешь проявлять строгость к актерам, то весь спектакль развалится, и ничего не получится. Театр - серьезная работа, здесь нельзя врать и наигрывать, здесь нужно говорить о самом важном, здесь нет мелочей, но все важно. Иначе театр просто превращается в профанацию и «развлекаловку».

Большинство совместных с Колядой постановок родились на малой сцене. Малая сцена — это особый театр. Там все очень близко: актеры и зрители видят реакцию и чувствуют дыхание друг друга. По сути, они беззащитны, особенно зритель, который покупает билет, садится в зал, а оказывается, что никакой границы между ним и сценой нет, или она очень условна. Нет рампы, нет темноты зрительного зала, за которой можно было бы спрятаться.

На малой сцене театр очень сильно вмешивается в зрительское пространство, в жизнь и душу зрителей. Тем более вмешивается, если это сильный и талантливый театр. А театр Коляды именно такой, сильный, талантливый, но при этом очень страстный. Вы осознавали ответственность за такое вмешательство?

Конечно, мы задумывались об ответственности перед зрителем. На всех репетициях и после них в длинных вечерних-ночных-утренних телефонных разговорах задавались вопросами «что и как мы делаем?» и, самое главное, «зачем мы это делаем?».

Мы не просто тормошили чувства зрителей, мы хотели, чтобы люди, пришедшие в театр после работы, вдруг начали сопереживать героям, пожалели их, порадовались с ними или поплакали. Чтобы зритель раскрылся, вышел из своей скорлупы и по-настоящему увидел другого человека рядом.

Конечно, бывает театр, насилующий зрителя: когда ты сидишь в большом зале, тебе бесконечно долго и претенциозно что-то вещают со сцены, а ты понимаешь, что все это неправда! Герои Коляды - обычные люди со своими обычными страстями, кризисами и просветами, они не претендуют на то, чтобы «служить идеалом для подрастающего поколения», они просто хотят, чтобы их пожалели, помогли изменить жизнь, чтобы их просто любили.

Владимир Анатольевич, театр ведь не мог полностью удовлетворить Вас как художника...

Когда работаешь над постановкой, то чаще всего ни сил, ни времени ни на что другое не хватает (хотя бывает так, что работаешь над какой-нибудь идеей, неизвестно откуда к тебе пришедшей, и остановиться не можешь, хотя уже три часа ночи, и ты просто падешь от усталости). А вот когда в театре возникал перерыв в работе или был интересный повод для работы, можно было сделать что-нибудь отдельное от театра.

Например, в 1998 году в Екатеринбурге была организована выставка «Мой край родной». Меня это заинтересовало. В кризисное время, когда понятие «Родина» либо забыто, либо профанируется, вдруг собираются профессиональные художники и любители и создают выставку! Я «расстелил» на полу зала «Уральские горы», сделав рельеф из деревянных треугольников, и расписал их под лоскутное одеяло. Объект назывался «Тихая моя Родина. Я ничего не забыл».

У Вас есть несколько серий живописных и скульптурных работ на тему веры — «Крестные праздники», «Ковчеги», «Пермский Иисус», «Симеон Верхотурский» и другие. Таким образом Вы заявляли о вере или только искали Христа?

Это был поиск. Я и сейчас не могу сказать, что все мои поиски благополучно завершились. Знаю, что должен проявить себя именно как человек православной веры, но пока что я не могу найти какой-то единой темы, в которой бы я свою веру смог выразить. Например, серия, посвященная святому Симеону Верхотурскому, возникла после того, как мы съездили в те места, где он жил и молился.

Помню, какое незабываемое впечатление произвело место, где святой рыбачил: елки, камень, река и тишина. Увидев это, я уже не мог не высказаться в своих работах. Но это не значит, что я специально ехал за «художественным впечатлением», нет. Тут, наверное, Сам Господь показывает что-то важное для меня. Недавно я увидел и поразился красоте просфор. Мне захотелось рисовать их, как будто я смог бы проникнуть в тайну их красоты.

А вот рассказать, как я впервые осознал потребность в храме, могу. Был дождливый осенний день. Я сидел в своем кабинете в драмтеатре и никак не мог настроиться на работу. Ничего не ладилось, и я просто смотрел в окно. Вдруг на козырек окна прилетел и сел белый голубь и стал смотреть на меня. Среди прочих книг в моем кабинете лежала книга «Крест в России», в которой я нашел изображение Евангелия, на котором сидит такой же голубь. Непередаваемое чувство - мне захотелось пойти в храм. Причем, раньше я только заходил в храмы, а теперь захотелось туда прийти по-настоящему.

Так я начал ходить в храм св. Иннокентия Московского на службы. Почему? Не знаю. Просто приходил и молился... А потом появилась идея сделать голубка для царских врат. Благословился. Нашел липу, вырезал голубя, оклеил его сусальным золотом и он воспарил над вратами. Затем батюшка дал отреставрировать икону. «Батюшка, так ведь я не профессиональный иконописец!» - «Ты сделай, как тебе душа велит». Так Господь дал мне возможность принимать участие в жизни храма.

Установка памятной плиты Богоявленского кафедрального собора у входа в Свято-Иннокентьевский храм

Наверное, немногие люди, жизнь которых протекала «за кулисами», оказываются по воле Божией причастными к жизни в алтаре. Как у Вас появилось послушание алтарника и желали ли Вы оказаться в алтаре?

Как? С легкой руки о. Владимира Зайцева. Бывало так, что праздник выпадал на будний день. Люди в основном работают, а я могу быть на службе. У меня ненормированный рабочий день. И батюшка ко мне обращался: «Я свечу из алтаря выставлю, а ты ее к Царским вратам поставь». И вот лет пять назад меня потихоньку ввели в алтарь.

Когда я вошел в алтарь - «упал» от ужаса, тайны, чуда и восторга одновременно. Понимаю, что совершенно недостоин быть в алтаре, поэтому для меня это тяжелое послушание.

Господь говорит: «если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Лк. 9, 23). Как крест стал одной из тем Вашего творчества? Как Вы понимаете свой крест?

Да. Родилась серия работ «Крестные праздники». Крест для меня - и праздник, и жизнь, и спасение. Но попробуй нести свой жизненный крест без сомнений, ропота и страхов? Трудно.

Как театральная общественность реагирует на Ваше воцерковление и такую четкую позицию верующего человека?

Люди реагируют по-разному. Кто-то, заходя в мой кабинет и видя лампадку, иконы, крест, начинает буквально беситься, ругая священников и проговаривая глупые и смешные мифы о попах, которые зарабатывают на свечках и потом ездят на мерседесах. Остается пожалеть человека и помолиться о нем. Кто-то, напротив, реагирует доброжелательно и даже с интересом. Приходится иногда держать ответ за Церковь по некоторым спорным вопросам.

Так недавно у нас с Колядой возник спор по поводу восстановления храма святой Екатерины. Ему это место было дорого как «место отдыха», а для меня было очевидно, что храм нужно восстанавливать, как святыню, в которую когда-то наши предки вложили душу, усилия, деньги, время. Нехорошо, что святыня сегодня поругана.

Мы долго обсуждали этот вопрос, Коляда меня понял, и спор разрешился. Бывает, что человек подходит и задает какой-то вопрос о церковной жизни, а иногда я сам обращаюсь к человеку и приглашаю в храм на праздник или предлагаю написать требные записки. Но большой активности я не проявляю, потому что на самом деле Господь Сам приведет человека в храм, если тот готов будет к этому.

Владимир Анатольевич, когда Вы счастливы?

Когда-то я бы ответил, что счастье в работе. Но сейчас понимание счастья, к счастью, изменилось. Я счастлив в храме. Счастье - это когда ты в субботу подходишь ко кресту и Евангелию, исповедуешься, и тебе отпускают твои грехи. Вот эти самые первые минуты, когда ты отходишь с исповеди и понимаешь, что ты все сказал, что тебя мучило - это счастье. И ты понимаешь, что в воскресенье будет Причастие, и тебя к нему допустили. И теперь осталось дожить до утра, причаститься и постараться не грешить.

Несчастье - это когда ты опять вляпался в те же самые грехи, тебе самому от этого противно. Но самое противное в том, что ты еще себя и оправдаешь при этом. Несчастье - это когда у тебя совершенно нет времени на храм. Когда ты сдаешь спектакль или концерт и целый месяц ты идешь в театр на работу, а в храм не попадаешь ни утром, ни вечером. Целый месяц кошмара. Ты - главный художник, и на тебе ответственность, и ты как православный человек должен исполнить свой профессиональный долг. Счастье - делать что-то в храме, выносить свечу или писать икону, молиться или перед службой поговорить с нашими храмовыми бабушками о чем-то обыденном или вечном.

А как в идеале Вы представляете конец своей земной жизни и переход в вечность?

Знаете, перед смертью моя бабушка попросила маму вложить ей в руки свечу. Мама долго не могла эту свечу найти. Потом мама ее нашла, зажгла и вставила в руки уже почившей бабушки. И произошло удивительное: из глаз бабушки вытекла слеза. Если бы у меня была возможность представить конец жизни, то, конечно же, исповедоваться, причаститься и готовится к смерти непостыдной и мирной и доброму ответу на Страшном Суде. Очень хотелось бы иметь время для такой подготовки.

Но пока что времени катастрофически не хватает. Поэтому для меня счастье - это когда придумано оформление спектакля и появляется время сходить в храм на службу, поговорить с бабушками, а потом вернуться в театр и читать хорошую книгу до вечера. Вот эти часы и минуты для меня сегодня являются утешением. А еще хотелось бы жить, осознавая, что Господь тебя всегда видит.

Однажды я увидел документальный фильм, в котором показывалась почти заброшенная деревня. Старик водил по ней журналистов, которые на одном из домов заметили красивый, весь в узорах замок. «Зачем он тут висит? Заберем его на память» - и стали скручивать его с двери. Когда же замок сняли, то обнаружилось, что его тыльная сторона тоже вся в узорах. «Зачем же на этой стороне узоры?! - недоумевали журналисты, - ведь эту сторону никто не видит!». «Господь видит», - ответил старик.

Когда я услышал эти слова, то поразился их правде. Действительно, нужно жить так, чтобы не было стыдно перед Господом, Который всегда видит тебя.

Беседовала Ксения Кабанова

•03 •декабря• 2010•