Александр Дьячков. Исповедь в стихах

Не часто приходится встречать поэта с неподдельным талантом, чутким сердцем и открытой душой, который не хотел бы по пасть в Союз Писателей России. Такого чу дака едва ли поймут светские люди – та же творческая элита из ДомаПисателей удив лённо ахнет и окинет недоумевающим взо ром. Но молодой автор Александр Дьячков готов объяснить свой «бунт» и рассказать, что для него есть творчество и тот талант, который подарил ему Господь.

Александр Дьячков родился в Казах стане. После распада Советского Союза семья переехала в Екатеринбург. После школы наш герой поступил в Театраль ный, а, окончив институт, решил, что боль ше хочет стать поэтом, нежели актёром, и уехал в Москву поступать в Литературный институт им. Горького. Недавно закончив обучение, вернулся в Екатеринбург. Сейчас преподаёт в Театральном институте, ведёт поэтический кружок при Высших Миссио нерских курсах Ново-Тихвинского мона стыря и пишет стихи.

Александр, можно ли быть поэтом, не оканчивая литературных институтов?

Литературный институт – странное насле дие советского времени: тогда считали, что поэт – это профессия. По-моему, абсурдно так счи тать.

А что нужно для того, чтобы быть поэ том? Талант, вдохновение?

Прежде всего, талант. Но не такой, который ты сам себе придумал, а который стал явным. Если ты даёшь своим друзьям или людям, кото рых уважаешь, почитать свои стихи, и они гово рят: «Да, у тебя есть талант», – тогда, наверное, писать нужно.

Знаете, в 17 лет (сейчас мне 27) я смеялся над всеми этими словами «вдохновение, муза, музыка сфер, поэзия»… Но сейчас я могу ска зать, что всё это существует. Действительно, бывает вдохновение, когда хочется писать. Но почему-то происходит так странно: в 17 лет пишется, но пишешь полную ерунду, а в 27 лет имеешь в голове какие-то мысли, чувства в сердце пережитые и хочется написать хорошие стихи – а вдохновения-то и нет... Очень редко  вдохновение приходит.

В одном из Ваших стихотворений есть ин тересное сравнение: образ поэзии как пуго вички. Что это? С одной стороны это что-то мелкое, незначительное, а с другой стороны – что-то необходимое, важное. Что Вы хотели сказать этим образом?

Я это стихотворение писал про то, что сей час поэзия стала для многих людей незначи тельной мелочью, деталью, страстишкой, такой вот пуговичкой, которая мешает заняться се рьёзными вопросами – верой, спасением души. Это стихотворение почему-то понимают как стихотворение ЗА поэзию: ладно, Бог с ним, со спасением души, с верой, главное – занимать ся поэзией, этой «пуговичкой», этой ерундови ной и чепухой. Я же хотел написать о том, что многим поэтам поэзия мешает спасти душу, по тому что поэзия, хоть в этом никто никогда не признается, превращается в тайное тщеславие, в тайную гордыню. Очень много примешивает ся нечистого. Сначала я даже хотел озаглавить это стихотворение «Страстишка», но потом по думал, что читателю нужно оставить поле для своего понимания. И если я напишу, что стихот ворение называется «Страстишка», тогда внизу можно будет написать и о чём оно, и как его пра вильно понимать – но это уже не дело.

Где-то нашёл по пьяни –
выбросить не хочу.
Пуговичку в кармане –
мучаю, кручу.

Спутница и подружка,
слушательница моя,
муза моя, игрушка,
по-э-зи-я.

Что мне до рая с адом,
ангелов и чертей,
если не будет рядом
пуговички моей?

Существует такая идея среди поэтов: или пиши стихи, или молись Богу - этим они оправ дывают то, что не хотят приближаться к вере. Ведь когда вникаешь, когда начинаешь воцер ковляться и пытаешься свою поэзию воцерко вить, она сопротивляется и не хочет этого. Те стихи, которые я писал в молодости – это было что-то ужасное: физиология со сквернословием, отражение того мира конца 90-х, когда всё было развалено, раздраено, размазано, и я не знаю, кто мне диктовал то, что я тогда писал. Вряд ли это было от Бога – скорее всего, от беса, а мо жет быть, от меня, от моего внутреннего есте ства. Сейчас, когда я воцерковился и понимаю, как это было чудовищно, я в ужасе сжигаю свою первую книжку.

Как можно объяснить эти перемены, от разившиеся даже на том, что Ваши стихи пе чатают не только в литературных журналах «Урал», «Нева» и многих других, но и в жур нале «Фома»?

Изменение мировоззрения. Сейчас мне хо чется писать только о вере – причём, не просто о каком-то абстрактном Боге, а именно о Госпо де Иисусе Христе – об истинном Боге. И писать о Православии. Но не заниматься при этом от крыточной поэзией (свечечки, вербочки), а су меть выразить, что Православие – это сложно, это постоянная борьба со своими страстями, это искушения, испытания и т.д.. Это совсем не та кие ощущения, что всё хорошо, светло и радост но, возьмемся за руки – то, чем, мне кажется, грешат православные барды.

А что тогда православная поэзия, если мы выяснили, что это не лубок и там всё не так просто?

Православная поэзия… Ведь у нас же поэ зия никогда не занималась специально этой те матикой. В основном мы знаем стихи о любви, о друзьях, стихи XX века – больше об унынии. А вот стихов о покаянии или о Причастии, или о том ощущении, которое испытывает каждый христианин, когда он вроде бы всё правильно делает – и правило читает, и в церковь ходит, но нет в душе любви, не чувствует он Бога – вот о таких моментах стихов почти нет. Я своё поэти ческое кредо сейчас понимаю так: выстрадан ный мажор. Не легковесные звуки, а мощный мажор, подкреплённый судьбой, страданием и знанием каких-то вещей.

Вот, например, пасхальная тема. Я много читал в различных газетах и журналах пасхаль ные стихи. Как правило, это всё так радостно, воздушно и т.д. И я задумался: а что такое Пасха для современного среднестатистического че ловека? Это обычный день. Я, например, пред ставляю себе пасхальное стихотворение так:

Конец недели. В честь субботы ушёл домой пораньше он. Сел на метро. Поехал в свой район. Чуть только вышел, звякнул телефон: дружок купил пол-ящика «Охоты».

Перезвонил жене. Меняя тон, сказал, задержится – полно работы. Жена устала и не без зевоты сказала: «Хорошо, купи батон и шпроты не забудь…» «Да, да и шпроты...»

…Сперва травили байки, анекдоты, но пиво кончилось, начался недогон. Сходили, взяли водки «Эталон», потом свели, как говорится, счёты, потом попели, типа, в унисон.

Когда пришёл домой, шумел, как слон в посудной лавке. Скинув «камелоты», прошёл на кухню, выпил цитрамон, лёг на диван и погрузился в сон, помучившись немного от икоты.

А ночью было чудо из чудес: Христос воскрес. Воистину воскрес.

Вот так я понимаю пасхальную тематику: человек проспал Воскресение – вот это, мне кажется, про современную русскую Пасху. То есть, можно писать открытку, а можно – настоя щую сложную православную поэзию.

Прием, как в математике – доказательство от противного?

Да. Там еще есть один секрет – икота. Это примета, конечно, такая: когда человек икает, о нём вспоминают. И вот как будто бы Бог о нём вспоминает, а он о Боге даже не знает, не пом нит он об этой Пасхе…

Я ведь только недавно стал воцерковляться и выплывать из «поэтического» образа жизни. Я говорю о трезвости и пьянстве, а сам только второй год как дал обет трезвения, а до того весь этот образ жизни через душу мою прошёл…

Недавно я делал доклад «Трезвость и твор чество» и с удивлением обнаружил, что у нас надо делать, скорее, доклад «Русская поэзия: пьянство и творчество». Есть образ поэта как пьяницы, и даже желательно, чтоб он был са моубийцей, и бедные поэты отрабатывают этот образ, они считают, что свободны, но на самом деле этот образ им навязан. Они думают, что это бунт, а этот пьяница-поэт уже давно никакой не бунт, а общее место. Андрей Вознесенский очень здорово сказал, как определяется гений и не-гений.

Вот есть поэтическая аудитория, где поэты читают свои стихи. И в каждом стихотворении: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя». А потом заходит один – грязный, в рваных джин сах, с бутылкой водки и говорит: «Я ненавижу тебя». Все ему аплодируют и говорят: «Ты ге ний». Проходит 20 лет – такая же аудитория, все сидят грязные, с бутылкой водки: «Я ненавижу, я ненавижу, я ненавижу тебя», а один заходит чистенький и говорит: «Я люблю тебя», – снова гений. Мне кажется, что сейчас так и происхо дит: создан образ поэта как саморазрушителя.

Вот я недавно зашёл в Союз писателей на творческий вечер одного поэта. Сидят ребята молодые, талантливые, поэт читает свои стихи и параллельно отхлёбывает водочку; и на задних рядах происходит то же самое. Ну, это просто даже с эстетической точки зрения пошло! Они отрабатывают образ, когда так вели себя поэты в Москве году в 89-ом. И попробуй выйди и нач ни читать стихи о том, что Бог – это Иисус Хри стос, что пьянство разрушает жизнь человече скую, что блуд выжигает из сердца любовь, что блудник уже никого не может полюбить…

Вот будет смелость, вот будет поступок! Бу дет тот самый бунт, на который должен пойти поэт, если он новатор и ищет каких-то новых слов. Я посмотрел на эту аудиторию и, честно говоря, не рискнул там читать свои стихи. Меня бы, конечно, не побили, но то, что не поняли бы – это точно.

Вы думаете, что православные стихи для какой-то особой, подготовленной аудитории? Ведь в своих стихах Вы выступаете не как морализатор, не прямиком и не в лоб гово рите об этих трудных вопросах, а делаете это в скрытых, завуалированных образах, кото рые заставляют людей, и в первую очередь молодёжь, о чём-то задуматься.

Просто я не знаю, имею ли я на это право – говорить. Здесь есть очень тонкий момент: а кто я такой, чтоб прийти к людям и начать их бу тылки разбивать-выливать, грозить им пальцем и читать стихи? Имею ли я на это моральное право? Что касается стихов, то тут есть простая градация. Если в стихах употребляешь выраже ние «мы» или «он», то это дидактика, назида ние, а если употребляешь местоимение «я», то никакой дидактики не может быть.

Я понимаю стихи так: стихи – это как бы об щая исповедь, я исповедуюсь перед всем миром, рассказываю, что происходило с моей душой.

Человек, который читает это стихотворе ние, видит, что там не написано: «Ты, быстро исправься! Ах вы, негодяи, в геене огненной сгорите!» Человек видит, что в стихотворении Дьячков Александр исповедуется в своих гре хах. И у него два пути: он может отбросить и сказать: «Ну, зачем это? Это так неприлично, неловко он делает». Или он может прочесть это стихотворение и подумать: «А ведь у меня тоже были такие грехи…»

Беседовала Елене Рысева

ПРИЛОГИ
О. Петру (Мажетову)

Я ещё не видел света,
жил в предчувствии утра
и не оценил совета
батюшки-отца Петра:

«Затевая с бесом битву
за смирение и рай,
Иисусову молитву
постоянно повторяй».

Помню, стал я кипятиться,
а точнее закипать:
«Круглосуточно молиться?!
Ни о чём не размышлять?!

Не хочу!»… А что в итоге?
Я живу как в страшном сне.
Мыслей нет. Одни прилоги
«надрывают сердце мне».
* * *
Что-то пошлое есть в православии,
констатирую это с тоской,
будто начали службу за здравие,
а закончили за упокой.

Заурядное, бравое, сальное,
примитивное, будто статья,
как плакат первомайский банальное,
и жестокое... Может быть, я?
* * *
Я думал Церковь – это идеал,
а Церкви далеко до идеала,
но только там я истину узнал,
которая не разочаровала:

начни с себя, и все вокруг начнут
по Образу меняться и Подобью...
Подумать только: заурядный блуд
я называл таинственной любовью!

О ЗЕМНЫХ ПОКЛОНАХ

Открылась душа, словно рана.
Я, помнится, выпил сто грамм
и с мужеством юного хама
вошёл в переполненный храм.

Была, как сейчас понимаю,
Страстная неделя Поста.
На входе, у самого краю,
толпился народ, скукота.

И тысячи глупых сомнений
смутили гордыню мою:
все рухнули вниз, на колени,
а я, как придурок, стою.

Из храма в язвительном зуде
я шёл, не умея понять,
как могут культурные люди,
так пошло себя унижать.

Дошёл до ближайшей кафешки,
взял пива, купил сигарет,
и в сторону Церкви, конечно,
ни шагу за несколько лет.

Теперь, возвратясь понемногу,
мне стыдно за мой самосуд,
ведь из благодарности Богу
земные поклоны кладут.

БУНТ

Мне в отрочестве бунта
хотелось до того,
что я вкусил как будто
всего, всего, всего:

за наркотой в цыганский
посёлок приезжал
и список донжуанский
усердно заполнял,

учился в театральном,
прочёл две тыщи книг,
ну и зашёл реально
в бессмысленный тупик;

и заболел тоскою…
А бунт совсем в другом:
в борьбе с самим собою,
в победе над грехом.

Поститься и молиться
и ближнего любить,
и к Богу обратиться,
и человеком быть, –

вот, где нужны упрямство
и мужество, как встарь…
Бунт – сущность христианст
Иисус Христос – бунтарь.

* * *
Якоже бо свиния лежит в калу,
тако и аз греху служу…
Канон покаянный
«…И вновь я согрешил.

О, сколько раз
я зарекался, каялся и клялся!
Проклятый грех, увы, сильнее нас,
и я не выдержал, и я сорвался.

О Господи, я малодушный раб.
Скажи, зачем рабу дана свобода?
Я так бессилен, немощен и слаб,
что вся моя лукавая природа
направлена, повёрнута на грех.
И я устал всё время подыматься…
И снова бухаться…
Быть хуже всех…
Оставь меня…
Хочу в калу валяться…
Надежды нет!»

«Слепец, надежда есть!
Иисус Христос – наш Бог,
Спасенье наше.
Судья, не знающий
про подкупы и месть.

Ведь не районный суд на Уралмаше
Божественный премудрый суд,
прощающий за каждую молитву,
за покаяние и за духовный труд…»

И я встаю с собой на битву.
* * *
Некий беззаконный человек,
снова собираясь на разбой,
помолился — тоже мне, стратег! —
перед ликом Девы Пресвятой.

На иконе выступила кровь
и спросила Дева у него:
— Для чего ты, грешник,
вновь и вновь
распинаешь Сына Моего?..

Вы зевнёте, скуки не тая:
что, мораль?
В наш умудрённый век?..
Это я, читатель, это я
некий беззаконный человек!

•21 •февраля• 2010•